Так как из-за блокировок telegra у меня не работает, придется пилить все тексты сюда, даже длинные.
Полистала книгу критика Павла Руднева. Вещь, конечно. Представлена история советской послевоенной и постсоветской драматургии с 1950-х годов и до наших дней. Актуальность такого издания – вне всякого сомнения. До сих пор, кроме учебных пособий профессора Маргариты Громовой, не было книг о советской драматургической классике, да еще написанной с точки зрения человека начала XXI века.
Руднев ставил перед собой задачу подтвердить идею непрерывности развития современной пьесы в России.
К советской драматургии автор подошел радикально: во-первых, обнаружил через пьесы реконструкцию религиозного сознания в атеистическом обществе, во-вторых, показал, как она вписывалась (или не вписывалась) в мировые тренды в искусстве и философии, несмотря на существующую изоляцию. По мнению автора, советские драматурги искали альтернативные формы веры, не в форме проповедей и дидактики, а в форме поиска оснований жизни советского человека. Розовская тема детства, например, для Руднева – это своеобразные христианские заповеди. (Я тут ничего не могу сказать, надо изучать, я пересказываю книгу, чтоб вас замотивировать прочесть).
Другой важнейшей областью стала тема памяти. И советский, и постсоветский человек, теряющие ориентиры в настоящем, в реальности, не верящий в будущее, находил себя в ретроспективе. Именно поэтому в советском театре так важны были исторические пьесы, интерпретация классики, обращение к «вечным» сюжетам.
Из советского пула драматургов, помимо Розова, Рудневым проанализированы пьесы Алексея Арбузова, Александра Володина, Александра Вампилова, Аллы Соколовой, Александра Гельмана, Игнатия Дворецкого, Александра Мишарина, Виктора Славкина, Владимира Арро. Эта часть особенно интересна тем, что, хотя в ней практически отсутствуют библиографические сведения об авторах, есть немало описаний реакции критиков, зрителей и коллег драматургов и режиссеров на их постановки. Это помогает представить контекст, в котором работали авторы, и оценить их эксперименты по достоинству.
Например, в очерке о Володине приведено коллективное письмо драматургу в «Театральной жизни» 1959 года, в котором его призывали к ответу за «грубый, плохой язык» пьесы: «Зачем же сознательно заставлять говорить людей таким искалеченным, засоренным, замусоренным вульгаризмами языком?.. И почему они все так тоскливо, так плохо живут? И так трудно и неумело объясняются между собой?»
Переход к новой драматургии представлен очерками о драматургии Людмилы Петрушевской, Венедикта Ерофеева, Владимира Сорокина, Алексея Шипенко. Творчество Петрушевской Руднев рассматривает, актуализируя ее революционность: новая концепция героя – «маленький человек», который «живет себе и живет», без всякого желания подвига, даже поступка, но при этом непотопляем; разрушение мифа о российской интеллигенции; «ноль-позиция», которая здесь рассматривается как аналог «объективизированной прозы»; знаменитый «телефонный реализм» ее языка; наконец – атрибуты абсурдистской эстетики.
Будучи театральным критиком, Руднев много внимания уделяет постановкам. Практически весь очерк о Сорокине посвящен анализу того, что смогли поставить по пьесам этого автора, драматургическая судьба которого пока не сложилась: спектакли «Клаустрофобия» Льва Додина, «Землянка» Вадима Жакевича, «Щи» и «Dostoevsky-trip» Валерия Беляковича, «Дисморфомания» Алексея Левинского и «Не Гамлет» Андрея Могучего. #теория #критика #драматургия
Полистала книгу критика Павла Руднева. Вещь, конечно. Представлена история советской послевоенной и постсоветской драматургии с 1950-х годов и до наших дней. Актуальность такого издания – вне всякого сомнения. До сих пор, кроме учебных пособий профессора Маргариты Громовой, не было книг о советской драматургической классике, да еще написанной с точки зрения человека начала XXI века.
Руднев ставил перед собой задачу подтвердить идею непрерывности развития современной пьесы в России.
К советской драматургии автор подошел радикально: во-первых, обнаружил через пьесы реконструкцию религиозного сознания в атеистическом обществе, во-вторых, показал, как она вписывалась (или не вписывалась) в мировые тренды в искусстве и философии, несмотря на существующую изоляцию. По мнению автора, советские драматурги искали альтернативные формы веры, не в форме проповедей и дидактики, а в форме поиска оснований жизни советского человека. Розовская тема детства, например, для Руднева – это своеобразные христианские заповеди. (Я тут ничего не могу сказать, надо изучать, я пересказываю книгу, чтоб вас замотивировать прочесть).
Другой важнейшей областью стала тема памяти. И советский, и постсоветский человек, теряющие ориентиры в настоящем, в реальности, не верящий в будущее, находил себя в ретроспективе. Именно поэтому в советском театре так важны были исторические пьесы, интерпретация классики, обращение к «вечным» сюжетам.
Из советского пула драматургов, помимо Розова, Рудневым проанализированы пьесы Алексея Арбузова, Александра Володина, Александра Вампилова, Аллы Соколовой, Александра Гельмана, Игнатия Дворецкого, Александра Мишарина, Виктора Славкина, Владимира Арро. Эта часть особенно интересна тем, что, хотя в ней практически отсутствуют библиографические сведения об авторах, есть немало описаний реакции критиков, зрителей и коллег драматургов и режиссеров на их постановки. Это помогает представить контекст, в котором работали авторы, и оценить их эксперименты по достоинству.
Например, в очерке о Володине приведено коллективное письмо драматургу в «Театральной жизни» 1959 года, в котором его призывали к ответу за «грубый, плохой язык» пьесы: «Зачем же сознательно заставлять говорить людей таким искалеченным, засоренным, замусоренным вульгаризмами языком?.. И почему они все так тоскливо, так плохо живут? И так трудно и неумело объясняются между собой?»
Переход к новой драматургии представлен очерками о драматургии Людмилы Петрушевской, Венедикта Ерофеева, Владимира Сорокина, Алексея Шипенко. Творчество Петрушевской Руднев рассматривает, актуализируя ее революционность: новая концепция героя – «маленький человек», который «живет себе и живет», без всякого желания подвига, даже поступка, но при этом непотопляем; разрушение мифа о российской интеллигенции; «ноль-позиция», которая здесь рассматривается как аналог «объективизированной прозы»; знаменитый «телефонный реализм» ее языка; наконец – атрибуты абсурдистской эстетики.
Будучи театральным критиком, Руднев много внимания уделяет постановкам. Практически весь очерк о Сорокине посвящен анализу того, что смогли поставить по пьесам этого автора, драматургическая судьба которого пока не сложилась: спектакли «Клаустрофобия» Льва Додина, «Землянка» Вадима Жакевича, «Щи» и «Dostoevsky-trip» Валерия Беляковича, «Дисморфомания» Алексея Левинского и «Не Гамлет» Андрея Могучего. #теория #критика #драматургия
Блок о драматургах «новой волны» и «новой драмы» конца XX – начала XXI века начинается с главы «В России так много драматургов, что они уже не помещаются в одной комнате». Это фраза Вячеслава Дурненкова, оброненная им во время одного из многочисленных семинаров начала 2000-х, положила конец дежурной реплике множества режиссеров: «У нас нет современной драматургии». Тогда оказалось, что она не только существует, возникая в самых неожиданных местах (чего стоят, например, тольяттинский и белорусский феномены), но и сильно востребована у публики.
Руднев отмечает, что среди драматургов того времени было довольно много людей, для которых театр оказался случайным, но последним пристанищем, где они могли состояться; что вообще «новая драма» - явление в большей степени провинциальное, а потому изначально существовал разрыв, рассинхронизация развития театра и драматургии. Пьесы писались для несуществующих площадок и режиссеров.
Руднев рассматривает «новую драму» как поставщика новых тем и языка. Он выделяет тему выживания «маленького человека» (часто – из провинции) как главную, а глобализацию, проблемы идентификации, современного ритма, секса, кризиса культуры – как сквозные, отмечая, что, несмотря на частое нарушение разных табу в новых текстах, все еще остаются три темы, о которых театр практически не говорит. Это тема Второй мировой войны; тема межконфессиональных и межнациональных отношений и тема церкви (берите на заметку). В «Театре.doc» проходила акция «Норд-Ост. Сорок первый день», шел спектакль «Сентябрь.doc» о трагедии в Беслане, однако это были единственные события такого рода.
В этой части книги проанализированы пьесы Николая Коляды, Ольги Мухиной, Евгения Гришковца, Владимира и Олега Пресняковых, Василия Сигарева, Юрия Клавдиева, Ивана Вырыпаева, Павла Пряжко, Ярославы Пулинович, Ирины Васьковской. Важно, что автор открыто пишет о самоповторах и избыточной сентиментальности Гришковца, саморежиссуре Сигарева, проповедях (вместо пьес) Вырыпаева, «приватизации» режиссером Дмитрием Волкостреловым пьес Пряжко и вытекающих из этого последствий.
Два последних очерка посвящены драматургам-женщинам (обе – ученицы Николая Коляды). «Женский поворот» в драме еще требует своего осмысления, об этом же пишет и Руднев. И героями Пулинович, Васьковской и других «авторок» чаще становятся именно женщины.
Завершается книга очерком о документальном театре, в котором больше внимания уделено причинам популярности этой эстетики и принципам создания текстов и спектаклей, чем анализу конкретных пьес.
В книге – довольно мало ссылок на коллег, нет библиографии, и это сознательная позиция Руднева, потому что, как он признается, он хотел сосредоточиться только на предмете – анализе пьес, однако его труд вышел далеко за рамки аналитики текстов. Здесь и театроведческий разбор спектаклей, и социальный анализ контекста, и культурологическое осмысление противопоставления советского и антисоветского. Автор признает, что разрывы поколений существуют, разрывы гендерные существуют, однако это не отменяет преемственности. Своей книгой он пытается уничтожить пропасть между «старой», «новой» и «новой новой» драмами.
Хочется, чтобы на эту же тему написал кто-нибудь молодой и веселый. Как 20-летний сейчас воспринял бы Розова или Арбузова - вот, что интересно. Действительно ли советская драматургия может быть актуальной?
#теория #театрдок #новаядрама #драматургия #критика
Руднев отмечает, что среди драматургов того времени было довольно много людей, для которых театр оказался случайным, но последним пристанищем, где они могли состояться; что вообще «новая драма» - явление в большей степени провинциальное, а потому изначально существовал разрыв, рассинхронизация развития театра и драматургии. Пьесы писались для несуществующих площадок и режиссеров.
Руднев рассматривает «новую драму» как поставщика новых тем и языка. Он выделяет тему выживания «маленького человека» (часто – из провинции) как главную, а глобализацию, проблемы идентификации, современного ритма, секса, кризиса культуры – как сквозные, отмечая, что, несмотря на частое нарушение разных табу в новых текстах, все еще остаются три темы, о которых театр практически не говорит. Это тема Второй мировой войны; тема межконфессиональных и межнациональных отношений и тема церкви (берите на заметку). В «Театре.doc» проходила акция «Норд-Ост. Сорок первый день», шел спектакль «Сентябрь.doc» о трагедии в Беслане, однако это были единственные события такого рода.
В этой части книги проанализированы пьесы Николая Коляды, Ольги Мухиной, Евгения Гришковца, Владимира и Олега Пресняковых, Василия Сигарева, Юрия Клавдиева, Ивана Вырыпаева, Павла Пряжко, Ярославы Пулинович, Ирины Васьковской. Важно, что автор открыто пишет о самоповторах и избыточной сентиментальности Гришковца, саморежиссуре Сигарева, проповедях (вместо пьес) Вырыпаева, «приватизации» режиссером Дмитрием Волкостреловым пьес Пряжко и вытекающих из этого последствий.
Два последних очерка посвящены драматургам-женщинам (обе – ученицы Николая Коляды). «Женский поворот» в драме еще требует своего осмысления, об этом же пишет и Руднев. И героями Пулинович, Васьковской и других «авторок» чаще становятся именно женщины.
Завершается книга очерком о документальном театре, в котором больше внимания уделено причинам популярности этой эстетики и принципам создания текстов и спектаклей, чем анализу конкретных пьес.
В книге – довольно мало ссылок на коллег, нет библиографии, и это сознательная позиция Руднева, потому что, как он признается, он хотел сосредоточиться только на предмете – анализе пьес, однако его труд вышел далеко за рамки аналитики текстов. Здесь и театроведческий разбор спектаклей, и социальный анализ контекста, и культурологическое осмысление противопоставления советского и антисоветского. Автор признает, что разрывы поколений существуют, разрывы гендерные существуют, однако это не отменяет преемственности. Своей книгой он пытается уничтожить пропасть между «старой», «новой» и «новой новой» драмами.
Хочется, чтобы на эту же тему написал кто-нибудь молодой и веселый. Как 20-летний сейчас воспринял бы Розова или Арбузова - вот, что интересно. Действительно ли советская драматургия может быть актуальной?
#теория #театрдок #новаядрама #драматургия #критика
Весь второй этаж выставки "Генеральная репетиция" в ММСИ на Петровке представляет собой не просто экспозицию, но сценарий группы #театрвзаимныхдействий по "Чайке" Чехова. Держите меня, семеро. Не думала, что доживу до таких поворотов. Вообще, идея выстраивать выставку по театральным лекалам кажется необыкновенно свежей и актуальной. Взаимообогащающей, извините #пафос
Жду экскурсии с Ксенией Перетрухиной и Яковом Кажданом
Жду экскурсии с Ксенией Перетрухиной и Яковом Кажданом
Хорошую идею подсмотрела в одном из старых эфиров "Эхо Москвы".
Перформансист Фёдор Павлов-Андреевич:
― Слушайте, я вам хочу сказать, что я сейчас в Вене был на выставке, где зрителю поручалось зайти в зал. Каждый зритель заходил в зал, который был специально для него готов, для одного зрителя. Там в углу были сгружены элементы инсталляций 20 художников. И зритель должен был угадать, что часть чего, и распространить это, расположить это по залу. Такие выставки сплошь и рядом существуют.
Что за выставка была, не нашла. Если кто опознал, напишите в личку, пожалуйста.
#иммерсивныеситуации #выставки
Перформансист Фёдор Павлов-Андреевич:
― Слушайте, я вам хочу сказать, что я сейчас в Вене был на выставке, где зрителю поручалось зайти в зал. Каждый зритель заходил в зал, который был специально для него готов, для одного зрителя. Там в углу были сгружены элементы инсталляций 20 художников. И зритель должен был угадать, что часть чего, и распространить это, расположить это по залу. Такие выставки сплошь и рядом существуют.
Что за выставка была, не нашла. Если кто опознал, напишите в личку, пожалуйста.
#иммерсивныеситуации #выставки
Понравился вот этот текст о #театрвзаимныхдействий #Диденко и других российских спектаклях глазами иностранного куратора.
https://daily.afisha.ru/brain/8692-inostranka-o-rossiyskom-teatre-kak-na-russkom-zastole-mnogo-vsego-nesovmestimogo/
https://daily.afisha.ru/brain/8692-inostranka-o-rossiyskom-teatre-kak-na-russkom-zastole-mnogo-vsego-nesovmestimogo/
Афиша
Иностранка о российском театре: «Как на русском застолье — много всего несовместимого»
Иммерсивный театр слишком прост, все спектакли — про эмиграцию, гастроли под вопросом – куратор берлинского фестиваля Russischer Theater Frühling Анна Саррэ по просьбе ...
Ну что, все вышли на работу сегодня? Мое утро началось вот с этой статьи. Написано так, что немедленно хочется посетить этот театр "Около". Не так часто случаются настолько хорошие #новости Еще бы "Театр.doc" перестали выгонять отовсюду, совсем было бы хорошо.
https://daily.afisha.ru/brain/8776-spisok-chudes-dopolnilsya-brusnikin-bogomolov-hazanova-o-novoy-scene-teatra-okolo/
https://daily.afisha.ru/brain/8776-spisok-chudes-dopolnilsya-brusnikin-bogomolov-hazanova-o-novoy-scene-teatra-okolo/
Афиша
«Список чудес дополнился»: Брусникин, Богомолов, Хазанова — о новой сцене театра «Около»
Про маленький и скромный театр «Около дома Станиславского» знает преступно мало людей. «Афиша Daily» срочно исправляет эту несправедливость, тем более что для этого ...
Инстаграм подкинул вот такую странную рекламу. #иммерсивныеситуации проникли в метро.
Сегодня с куратором Машей Крупник и медиатором Даней Бельцовым провели первый тур по выставке #генеральнаярепетиция и воркшоп по сценарному мастерству для подростков 9–14 лет. Сразу скажу, подростков у нас было трое, а остальные дети - младше, поэтому перестраивали наш мастер-класс на ходу.
Мне пришлось сочинить, как пересказать младшим школьникам сюжет "Чайки" так, чтобы они поняли суть пьесы (а эту самую суть еще не каждый филолог поймет), наш медиатор гениально объяснял сложные произведения, в том числе отвечал на каверзные вопросы детей: "Что было в голове у художника, когда он это создавал?", Маша рассказала про волшебную схему, по которой строится действие практически любой пьесы - в общем, нам удалось разобрать и такие понятия, как "герой", "характер, "конфликт", "сюжет", устройство традиционного театра; и поговорить о том, какой вообще бывает театр, даже изобрести за три минуты театр идеальный. У кого-то он был летающим, у кого-то - таким, что зрителю не видна была сцена, а у кого-то маска комедии и трагедии становились маской нейтральной (угадываю здесь "ноль-позицию" документального театра))
Когда делали задание по созданию героя, нужно было ответить на вопросы "что тебя больше всего злит", "что тебя смешит", "от чего ты плачешь" и т.п. Так вот, на первый вопрос один мальчик ответил, что его бесит Роскомнадзор)
В финале дети в парах написали небольшие тексты, выбрав в качестве героев объекты с выставки. Наибольшей популярностью пользовались модернистские скульптуры и работа Эвариста Рише Cumulonimbus Capillatus Incus в виде куба, составленного из игральных костей. Кто-то выстроил тексты как пьесы, у кого-то получились скорее синопсисы. Мы очень рады, что наша гипотеза сработала и объекты с выставки получили еще одну интерпретацию.
Сам формат выставки мне кажется действительно новаторским и открывающим большие возможности для выставочных практик. Я неоднократно слышала, как все ненавидят театр. Ну вот вам другой театр. Тут вам и #иммерсивныеситуации, и #сайтспецифик, и #выставки. Но я, пожалуй, бы предупреждала всех посетителей, что им стоит накануне перечитать "Чайку", иначе многие вещи просто не сработают для них так, как могли бы, а это упущенные возможности получить новый опыт.
#театрвзаимныхдействий убедительно срежиссерировал свою версию пьесы Чехова, лишив театр его главного составляющего - актера. Такие опыты были и раньше, вспомним тот же #riminiprotokoll Однако у Римини функции тех же актеров могли выполнить зрители (даже случайные зрители). Здесь же таким актером становится медиатор, по сути, толкователь - звено между театром и искусством. Тут, конечно, важно, чтобы медиаторы (которые становятся основными действующими лицами на таких показах) четко отличали одно от другого и не представляли произведения как иллюстрацию к пьесе. Иначе затея провалится. Ниже ссылка на статью про саму выставку, а у меня впереди еще несколько мастер-классов. Жду детей постарше.
http://genreh.esquire.ru/8/
Мне пришлось сочинить, как пересказать младшим школьникам сюжет "Чайки" так, чтобы они поняли суть пьесы (а эту самую суть еще не каждый филолог поймет), наш медиатор гениально объяснял сложные произведения, в том числе отвечал на каверзные вопросы детей: "Что было в голове у художника, когда он это создавал?", Маша рассказала про волшебную схему, по которой строится действие практически любой пьесы - в общем, нам удалось разобрать и такие понятия, как "герой", "характер, "конфликт", "сюжет", устройство традиционного театра; и поговорить о том, какой вообще бывает театр, даже изобрести за три минуты театр идеальный. У кого-то он был летающим, у кого-то - таким, что зрителю не видна была сцена, а у кого-то маска комедии и трагедии становились маской нейтральной (угадываю здесь "ноль-позицию" документального театра))
Когда делали задание по созданию героя, нужно было ответить на вопросы "что тебя больше всего злит", "что тебя смешит", "от чего ты плачешь" и т.п. Так вот, на первый вопрос один мальчик ответил, что его бесит Роскомнадзор)
В финале дети в парах написали небольшие тексты, выбрав в качестве героев объекты с выставки. Наибольшей популярностью пользовались модернистские скульптуры и работа Эвариста Рише Cumulonimbus Capillatus Incus в виде куба, составленного из игральных костей. Кто-то выстроил тексты как пьесы, у кого-то получились скорее синопсисы. Мы очень рады, что наша гипотеза сработала и объекты с выставки получили еще одну интерпретацию.
Сам формат выставки мне кажется действительно новаторским и открывающим большие возможности для выставочных практик. Я неоднократно слышала, как все ненавидят театр. Ну вот вам другой театр. Тут вам и #иммерсивныеситуации, и #сайтспецифик, и #выставки. Но я, пожалуй, бы предупреждала всех посетителей, что им стоит накануне перечитать "Чайку", иначе многие вещи просто не сработают для них так, как могли бы, а это упущенные возможности получить новый опыт.
#театрвзаимныхдействий убедительно срежиссерировал свою версию пьесы Чехова, лишив театр его главного составляющего - актера. Такие опыты были и раньше, вспомним тот же #riminiprotokoll Однако у Римини функции тех же актеров могли выполнить зрители (даже случайные зрители). Здесь же таким актером становится медиатор, по сути, толкователь - звено между театром и искусством. Тут, конечно, важно, чтобы медиаторы (которые становятся основными действующими лицами на таких показах) четко отличали одно от другого и не представляли произведения как иллюстрацию к пьесе. Иначе затея провалится. Ниже ссылка на статью про саму выставку, а у меня впереди еще несколько мастер-классов. Жду детей постарше.
http://genreh.esquire.ru/8/
Вот такая #инсталляция появилась рядом с музеем "Гараж". Это кинетическая работа Вячеслава Колейчука "Атом". Невероятно эффектно. Сразу возникает вопрос - почему искусство, которое задумывалось прежде всего для взаимодействия с городским пространством, не прижилось в нем? Почему в центре города ставят памятник Калашникову, а не вот такую скульптуру? Правильный ответ: потому что это искусство. И оно - #пафос - меняет не только пространство, но и людей. Меня такое искусство делает любопытной, свободной, смелой, сильной.