#чтениенаночь #Леман #живопись
Интересно, что "автономность языка" в постдраматическом театре (т.е. в театре, который перестал быть драматическим, от слова "драма") у Лемана сравнивается также с современной живописью.
Язык в постдраматическом театре выступает не как речь между персонажами, но как некая автономная реальность. Автономность лишает язык миметической иллюзии. Леман заимствует у Эльфриды Элинек понятие противопоставляемых друг другу "языковых поверхностей", замещающее собой понятие диалога.
"...метафора "языковых поверхностей" соответствует тому повороту, который произошел в современной живописи, где вместо создаваемой иллюзии трехмерного пространства картины "выводится на сцену" ее действительно двухмерность, а также реальность цвета как автономного качества. Такая интерпретация, разумеется, еще не обязательно означает, что ставший автономным язык являет собой некое уменьшение интереса к человеку. Возможно, речь идет просто о какой-то перемене взгляда на него?"
Вот об этой перемене взгляда интересно подумать.
Интересно, что "автономность языка" в постдраматическом театре (т.е. в театре, который перестал быть драматическим, от слова "драма") у Лемана сравнивается также с современной живописью.
Язык в постдраматическом театре выступает не как речь между персонажами, но как некая автономная реальность. Автономность лишает язык миметической иллюзии. Леман заимствует у Эльфриды Элинек понятие противопоставляемых друг другу "языковых поверхностей", замещающее собой понятие диалога.
"...метафора "языковых поверхностей" соответствует тому повороту, который произошел в современной живописи, где вместо создаваемой иллюзии трехмерного пространства картины "выводится на сцену" ее действительно двухмерность, а также реальность цвета как автономного качества. Такая интерпретация, разумеется, еще не обязательно означает, что ставший автономным язык являет собой некое уменьшение интереса к человеку. Возможно, речь идет просто о какой-то перемене взгляда на него?"
Вот об этой перемене взгляда интересно подумать.
#иммерсивныйтеатр #cargomoscow
На Cargo Moscow мы с моей 14-летней племянницей были в конце июля. Тогда нам сказали, что спектакль будет идти до сентября, а потом закроется. Смотрю сейчас на сайте, не закрылся, билетов полно. Поэтому, друзья мои, кто еще не был, спешите, кто не сможет попасть, читайте.
В общем, как вы уже, наверное, слышали, вместо театра вы окажетесь в небольшой фуре, оборудованной под театральный зал. Одна из стен будет прозрачной (снаружи люди будут глядеться в нее, как в зеркало).
Встречают вас реальные дальнобойщики, которые играют в этом спектакле. Реальность их подтвердила мне моя племянница, у которой отчим сейчас работает дальнобойщиком в Литве. Все рассказанные ими истории она комментировала с точки зрения, насколько это все лучше или хуже в Европе, так что мне было вдвойне интересно.
Самое интересное, что происходит – это имитация (ну или иллюзия, ок) дальнобойного рейса Магадан – Москва. Происходит это настолько убедительно, что в какой-то момент реально Капотню принимаешь за Магадан. Cargo Moscow – это вот такой настоящий театр в классическом смысле: воссоздает какой-то мир и картину мира буквально на ровном месте.
Дальнобойщиков зовут Роман и Андрей: молодой и постарше (он начинал в СССР). Периодически мы видим их самих, в кабине, обклеенной постерами. Тут тоже не удержусь от лирического отступления, благо, часть своего детства провела в кузове офигенного трактора К-700, вот так же, обклеенного красотками. Мой отчим был трактористом. В общем, нам, выходцам из крестьянской среды, все эти истории, типажи и их заботы (например, о закупках в дорогу, а надо: 15 кг мяса, 18 бутылок водки – или как проехать на фуре через озеро и не утонуть) показались родными и близкими, и очень убедительными. Да и та самая картина мира, которую нам транслировали эти мужики, была привычной и уютной, почти сказочной, хотя со своими опасностями.
И вот в эту былинную почти ткань вплеталась иногда политическая повестка дня: по занавесу, который иногда опускался на нашу стеклянную «четвертую стену», бежали титры с информацией и сокращении зарплат дальнобойщиков, сложном режиме труда и отдыха, ну и конечно, о системе «Платон», против которой были организованы забастовки и акции.
Потом еще допишу, а пока покажу немного фотографий и одно короткое видео.
На Cargo Moscow мы с моей 14-летней племянницей были в конце июля. Тогда нам сказали, что спектакль будет идти до сентября, а потом закроется. Смотрю сейчас на сайте, не закрылся, билетов полно. Поэтому, друзья мои, кто еще не был, спешите, кто не сможет попасть, читайте.
В общем, как вы уже, наверное, слышали, вместо театра вы окажетесь в небольшой фуре, оборудованной под театральный зал. Одна из стен будет прозрачной (снаружи люди будут глядеться в нее, как в зеркало).
Встречают вас реальные дальнобойщики, которые играют в этом спектакле. Реальность их подтвердила мне моя племянница, у которой отчим сейчас работает дальнобойщиком в Литве. Все рассказанные ими истории она комментировала с точки зрения, насколько это все лучше или хуже в Европе, так что мне было вдвойне интересно.
Самое интересное, что происходит – это имитация (ну или иллюзия, ок) дальнобойного рейса Магадан – Москва. Происходит это настолько убедительно, что в какой-то момент реально Капотню принимаешь за Магадан. Cargo Moscow – это вот такой настоящий театр в классическом смысле: воссоздает какой-то мир и картину мира буквально на ровном месте.
Дальнобойщиков зовут Роман и Андрей: молодой и постарше (он начинал в СССР). Периодически мы видим их самих, в кабине, обклеенной постерами. Тут тоже не удержусь от лирического отступления, благо, часть своего детства провела в кузове офигенного трактора К-700, вот так же, обклеенного красотками. Мой отчим был трактористом. В общем, нам, выходцам из крестьянской среды, все эти истории, типажи и их заботы (например, о закупках в дорогу, а надо: 15 кг мяса, 18 бутылок водки – или как проехать на фуре через озеро и не утонуть) показались родными и близкими, и очень убедительными. Да и та самая картина мира, которую нам транслировали эти мужики, была привычной и уютной, почти сказочной, хотя со своими опасностями.
И вот в эту былинную почти ткань вплеталась иногда политическая повестка дня: по занавесу, который иногда опускался на нашу стеклянную «четвертую стену», бежали титры с информацией и сокращении зарплат дальнобойщиков, сложном режиме труда и отдыха, ну и конечно, о системе «Платон», против которой были организованы забастовки и акции.
Потом еще допишу, а пока покажу немного фотографий и одно короткое видео.
#иммерсивныйтеатр #cargomoscow
В Cargo, в отличие от Remote, зрители пассивны - собственно как в любом традиционном театре - и не только невидимы из-за зеркальной стены, но и беззвучны – исполнители не слышали, когда мы смеялись, а когда аплодировали. Поэтому очень точным было замечание дальнобойщиков, что зрители здесь - просто груз - в отличие от них самих, живых и реальных.
Здесь уместно вспомнить про “делегированный перформанс” - понятие, сформулированное американским критиком Клэр Бишоп, и описывающее случаи, когда художники (или другие авторы) передают свои функции профессиональным и/или непрофессиональным исполнителям, чтобы те разыграли перед зрителями свою идентичность.
В Cargo есть и те, и другие, причем их роли мерцающие. Дальнобойщики - профессионалы в сфере своей профессии, однако они непрофессиональны как актеры. Периодически мы встречаем на трассе девушку у микрофона, она поет песни про дальнобойщиков, вполне профессионально - певица это или актриса мы не знаем. Реальные дальнобойщики обеспечивают Cargo “гарантию подлинности” (Бишоп), а поющая девушка, наоборот, напоминает об условности происходящего. Есть еще один исполнитель - узбек, которого мы встречаем на мойке машин. Пока он моет фуру, звучит смешной реп с сильным акцентом про “маленького человека”, который вынужден мыть 30-35 машин в день. Чей именно реп и исполняет ли его реальный мойщик, это также не сообщается зрителю.
Тем не менее, подобные участники - частые герои проектов Rimini Protokoll. Коллектив любит знакомить зрителей с теми, кто работает на непрестижных профессиях (возит, моет, убирает, чинит), но на которых стоит этот самый мир либерального капитализма.
После спектакля мы с племянницей пообщались с водителями. Они рассказали нам, что директор их фирмы предложил им принять участие в проекте, они согласились, а теперь мечтают, чтобы быстрее все кончилось: устали, да и хочется уже отправиться в дальнюю поездку, а не по Капотне разъезжать. Конечно, они дружественно передали привет отчиму моей племянницы, а она сказала им большое спасибо за историю про Диснейленд: молодой дальнобойщик рассказал, что уже много лет обещает свозить дочь в парижский Диснейленд, но никак не получается из-за работы и как он об этом сожалеет. На этих словах она была очень растрогана, так как у нее с ее отчимом такая же история, а еще она сказала, что теперь понимает, какая у него сложная работа.
Вот это живое общение, конечно, добавило много к самому спектаклю.
#Riminiprotokol
В Cargo, в отличие от Remote, зрители пассивны - собственно как в любом традиционном театре - и не только невидимы из-за зеркальной стены, но и беззвучны – исполнители не слышали, когда мы смеялись, а когда аплодировали. Поэтому очень точным было замечание дальнобойщиков, что зрители здесь - просто груз - в отличие от них самих, живых и реальных.
Здесь уместно вспомнить про “делегированный перформанс” - понятие, сформулированное американским критиком Клэр Бишоп, и описывающее случаи, когда художники (или другие авторы) передают свои функции профессиональным и/или непрофессиональным исполнителям, чтобы те разыграли перед зрителями свою идентичность.
В Cargo есть и те, и другие, причем их роли мерцающие. Дальнобойщики - профессионалы в сфере своей профессии, однако они непрофессиональны как актеры. Периодически мы встречаем на трассе девушку у микрофона, она поет песни про дальнобойщиков, вполне профессионально - певица это или актриса мы не знаем. Реальные дальнобойщики обеспечивают Cargo “гарантию подлинности” (Бишоп), а поющая девушка, наоборот, напоминает об условности происходящего. Есть еще один исполнитель - узбек, которого мы встречаем на мойке машин. Пока он моет фуру, звучит смешной реп с сильным акцентом про “маленького человека”, который вынужден мыть 30-35 машин в день. Чей именно реп и исполняет ли его реальный мойщик, это также не сообщается зрителю.
Тем не менее, подобные участники - частые герои проектов Rimini Protokoll. Коллектив любит знакомить зрителей с теми, кто работает на непрестижных профессиях (возит, моет, убирает, чинит), но на которых стоит этот самый мир либерального капитализма.
После спектакля мы с племянницей пообщались с водителями. Они рассказали нам, что директор их фирмы предложил им принять участие в проекте, они согласились, а теперь мечтают, чтобы быстрее все кончилось: устали, да и хочется уже отправиться в дальнюю поездку, а не по Капотне разъезжать. Конечно, они дружественно передали привет отчиму моей племянницы, а она сказала им большое спасибо за историю про Диснейленд: молодой дальнобойщик рассказал, что уже много лет обещает свозить дочь в парижский Диснейленд, но никак не получается из-за работы и как он об этом сожалеет. На этих словах она была очень растрогана, так как у нее с ее отчимом такая же история, а еще она сказала, что теперь понимает, какая у него сложная работа.
Вот это живое общение, конечно, добавило много к самому спектаклю.
#Riminiprotokol
#документальныйтеатр #девяностые #театрнавыставках
Возвращаясь к опыту "Сквотов" в "Театре.doc". После того, как спектакль закрыли, его создатели не бросили попытки "осмыслить 90-е", как они это называли. Руслан Маликов на фестивале «Территория» в 2012 году сделал подобие мини-квеста «Ненавижу театр!» в заброшенном здании на Страстном бульваре, в рамках выставки-спектакля «Девяностые: победа и поражение». Четыре актера вели зрителей по двухэтажному зданию, воспроизводя монологи Анатолия Осмоловского, Дмитрия Гутова, Олега Кулика и Валерия Чтака о времени 1990-х (куратор выставки Олег Кулик, авторы сценария —– Екатерина Бонд, Андрей Стадников). Текст был сделан традиционным уже для такого рода вещей методом вербатим (в данном случае это был монтаж интервью).
Возвращаясь к опыту "Сквотов" в "Театре.doc". После того, как спектакль закрыли, его создатели не бросили попытки "осмыслить 90-е", как они это называли. Руслан Маликов на фестивале «Территория» в 2012 году сделал подобие мини-квеста «Ненавижу театр!» в заброшенном здании на Страстном бульваре, в рамках выставки-спектакля «Девяностые: победа и поражение». Четыре актера вели зрителей по двухэтажному зданию, воспроизводя монологи Анатолия Осмоловского, Дмитрия Гутова, Олега Кулика и Валерия Чтака о времени 1990-х (куратор выставки Олег Кулик, авторы сценария —– Екатерина Бонд, Андрей Стадников). Текст был сделан традиционным уже для такого рода вещей методом вербатим (в данном случае это был монтаж интервью).
#документальныйтеатр #спектаклипрохудожников
Еще раньше театр «Практика» инициировал создание серии текстов и спектаклей «Человек.док», в котором представители современной культуры рассказывали свои личные истории. Среди участников были и художники: Александр Петлюра, Олег Кулик, Гермес Зайготт. Очень понравилась вещь с участием Петлюры - это была выставка-спектакль. Крутым, на мой взгляд, получился и спектакль про Олега Кулика. В сети есть только маленькие отрывки (там же можно найти отзыв самого Кулика на этот проект)
https://www.youtube.com/watch?v=YA2N5dGtYFQ
Еще раньше театр «Практика» инициировал создание серии текстов и спектаклей «Человек.док», в котором представители современной культуры рассказывали свои личные истории. Среди участников были и художники: Александр Петлюра, Олег Кулик, Гермес Зайготт. Очень понравилась вещь с участием Петлюры - это была выставка-спектакль. Крутым, на мой взгляд, получился и спектакль про Олега Кулика. В сети есть только маленькие отрывки (там же можно найти отзыв самого Кулика на этот проект)
https://www.youtube.com/watch?v=YA2N5dGtYFQ
YouTube
Проект "Человек.doc" Олег Кулик "Игра на барабанах"
Проект "Человек.doc" - 10 спектаклей о героях современной культуры, представляет ОЛЕГА КУЛИКА в спектакле "Игра на барабанах"
В спектакле проекта "Человек.doc" Олег Кулик предстает в новом свете. Он раскрывается как человек, окидывающий критическим взглядом…
В спектакле проекта "Человек.doc" Олег Кулик предстает в новом свете. Он раскрывается как человек, окидывающий критическим взглядом…
Сегодня в Екатеринбурге - лекция Глеба Ситковского про моду на иммерсивный театр. Мода - это нечто, прямо скажем, преходящее. В названии есть доля критики:
https://m.facebook.com/events/1469528236450366/?acontext=%7B%22ref%22%3A%2229%22%2C%22ref_notif_type%22%3A%22plan_user_invited%22%2C%22action_history%22%3A%22null%22%7D¬if_t=like¬if_id=1505107723135921&ref=m_notif
https://m.facebook.com/events/1469528236450366/?acontext=%7B%22ref%22%3A%2229%22%2C%22ref_notif_type%22%3A%22plan_user_invited%22%2C%22action_history%22%3A%22null%22%7D¬if_t=like¬if_id=1505107723135921&ref=m_notif
Facebook
Как возникла мода на иммерсивный театр и театр ли это вообще?
Event in Yekaterinburg, Russia by Арт-галерея Ельцин Центра on Monday, September 11 2017
#иммерсивныеситуации #тиносегал
Вчера пробралась сквозь День города в МУАР посмотреть Тино Сегала. Его ретроспективу я видела в берлинском музее Martin-Gropius-Bau в 2015 году, поэтому не очень спешила на московские вещи. Теперь жалею, что пропустила Kiss, говорят, именно в МУАРе это было сильно.
Свои вещи Сегал называет «ситуациями» или «сконструированными ситуациями». В МУАРЕ вас ждет «Этот прогресс» (работа 2006 года) - перформанс для одного зрителя.
Это, по сути, прогулка по помещению музея (снизу вверх) в сопровождении четырех перформеров (у меня это были – мальчик, юная девочка, зрелая и пожилая женщины). Мальчик задает вопрос: «Как вы думаете, что такое прогресс?» Я начала вещать что-то про социальную эволюцию, он попросил конкретный пример. Тогда я неожиданно для себя сказала, что на заре человечества люди ели руками, а сейчас используют специальные приспособления. Эти мои слова мальчик передал девочке, она искренне удивилась и повела меня дальше. Разговор с ней и другими перформерами получился вполне естественным, только с мальчиком было сложно: взгляд у него был совершенно стеклянный, он явно говорил по инструкции, контакта не случилось.
Юная девушка живо интересовалась тем, кто я, чем занимаюсь и то ли это, чем я хотела бы заниматься. Зрелая женщина, окинув меня взглядом, сказала, что во время работы часто задумывается над темой унификации. Тут я ответила, что одинаково люди выглядят, потому что существует масс-маркет. Она подхватила тему и рассказала о своем исследовании: большинство девушек приходят в музей с рюкзаками, самыми разными, иногда встречаются Louis Vuitton, и она всегда спрашивает, фейк это или нет. Попадались и фейки, и подлинники. Много внимания она уделила девушке 18 лет, которая сама заработала на подлинник. Так мы дошли до следующей перформансистки. Женщина возраста моей матери рассказала, как сын ей дал волшебного пинка, чтобы она потратила деньги на свою мечту – поехать в Аргентину , вместо того чтобы делать ремонт.
На этом все, перформанс длился от силы 10-15 минут. Я была пассивным собеседником, можно было быть активнее. Например, проходящие мимо меня участники говорили оживленно о Сталине. Тем не менее, какой-то «сюжет» наметился в моем «Прогрессе». Мальчик – детство – эта короткая беседа про развитие и любопытство, которое его сопровождает. Девушка – юность – про цели и их реализацию. Женщина – зрелость – про ответственность использования ресурсов и реализацию в социуме. Пожилая женщина – старость – про реализацию тех планов, на которых не хватило времени или смелости в предыдущие периоды.
Я знаю наверняка, что у других участников были другие сценарии. Какой именно порядок тем и как их выбирают перформеры, осталось за кадром.
После иммерсивных вещей вроде Smile Off или «Твоей игры» я ожидала, что эта прогулка ведет к чему-то важному (тому самому «что-то еще», которое ты получаешь помимо видимых элементов участия). Однако нет. Эта прогулка – как раз об упущенных возможностях, о том, что мог, но не стал говорить.
Вчера пробралась сквозь День города в МУАР посмотреть Тино Сегала. Его ретроспективу я видела в берлинском музее Martin-Gropius-Bau в 2015 году, поэтому не очень спешила на московские вещи. Теперь жалею, что пропустила Kiss, говорят, именно в МУАРе это было сильно.
Свои вещи Сегал называет «ситуациями» или «сконструированными ситуациями». В МУАРЕ вас ждет «Этот прогресс» (работа 2006 года) - перформанс для одного зрителя.
Это, по сути, прогулка по помещению музея (снизу вверх) в сопровождении четырех перформеров (у меня это были – мальчик, юная девочка, зрелая и пожилая женщины). Мальчик задает вопрос: «Как вы думаете, что такое прогресс?» Я начала вещать что-то про социальную эволюцию, он попросил конкретный пример. Тогда я неожиданно для себя сказала, что на заре человечества люди ели руками, а сейчас используют специальные приспособления. Эти мои слова мальчик передал девочке, она искренне удивилась и повела меня дальше. Разговор с ней и другими перформерами получился вполне естественным, только с мальчиком было сложно: взгляд у него был совершенно стеклянный, он явно говорил по инструкции, контакта не случилось.
Юная девушка живо интересовалась тем, кто я, чем занимаюсь и то ли это, чем я хотела бы заниматься. Зрелая женщина, окинув меня взглядом, сказала, что во время работы часто задумывается над темой унификации. Тут я ответила, что одинаково люди выглядят, потому что существует масс-маркет. Она подхватила тему и рассказала о своем исследовании: большинство девушек приходят в музей с рюкзаками, самыми разными, иногда встречаются Louis Vuitton, и она всегда спрашивает, фейк это или нет. Попадались и фейки, и подлинники. Много внимания она уделила девушке 18 лет, которая сама заработала на подлинник. Так мы дошли до следующей перформансистки. Женщина возраста моей матери рассказала, как сын ей дал волшебного пинка, чтобы она потратила деньги на свою мечту – поехать в Аргентину , вместо того чтобы делать ремонт.
На этом все, перформанс длился от силы 10-15 минут. Я была пассивным собеседником, можно было быть активнее. Например, проходящие мимо меня участники говорили оживленно о Сталине. Тем не менее, какой-то «сюжет» наметился в моем «Прогрессе». Мальчик – детство – эта короткая беседа про развитие и любопытство, которое его сопровождает. Девушка – юность – про цели и их реализацию. Женщина – зрелость – про ответственность использования ресурсов и реализацию в социуме. Пожилая женщина – старость – про реализацию тех планов, на которых не хватило времени или смелости в предыдущие периоды.
Я знаю наверняка, что у других участников были другие сценарии. Какой именно порядок тем и как их выбирают перформеры, осталось за кадром.
После иммерсивных вещей вроде Smile Off или «Твоей игры» я ожидала, что эта прогулка ведет к чему-то важному (тому самому «что-то еще», которое ты получаешь помимо видимых элементов участия). Однако нет. Эта прогулка – как раз об упущенных возможностях, о том, что мог, но не стал говорить.
#иммерсивныеситуации #тиносегал
Вторая вещь, показанная в МУАРе - This Variation («Эта вариация», 2012).
Заходишь в абсолютно темную комнату, наступаешь на чью-ту ногу или руку. Чувствуешь, что где-то рядом передвигаются люди, двигаешься на ощупь, по запаху (люди в темноте, оказывается, сильно пахнут)) и на слух (вокруг пение, битбокс и прочие звуки) и так, пока глаза не привыкнут.
This Variation – это такая репетиция во мраке: перфомеры отбивают себе ритм, звучат, молчат, двигаются – звуковая пластическая композиция. В какой-то момент они замолкают – и вам повезло, если вы заходите именно в эту минуту. Тем неожиданнее будет переход из пространства музея.
Здесь нет ни начала, ни конца, ни середины, ни кульминации. Можно сколько угодно (время работы музея) находиться в этой темной комнате и слушать, лежать, сидеть, ходить. Теоретически можно присоединиться: если вы крикните что-то, то перформеры могут подхватить ваше слово и спеть какие-то свои вариации.
В Берлине перформеров и зрителей было гораздо больше, поэтому зритель оказывался просто на какой-то вечеринке в толпе. Любой мог присоедиться к танцу и пению. В МУАРе же перформеры оставались живыми скульптурами.
Во время этого перформанса я подумала, как же все-таки тягостна та ответственная роль, которую делегирует современный и иммерсивный театр и перформанс зрителю: нет никаких привычных точек для восприятия, есть только большое поле свободы, ограниченное исключительно внутренними установками самого зрителя. И не то чтобы этой свободой очень хотелось воспользоваться.
Сегалу все-таки не очень интересен зритель как активный участник, влияющий на процесс. Форма "Этого прогресса", например, жесткая, в нем есть четкая структура, его даже можно назвать мини-спектаклем для одного зрителя. При этом он идет конвейерным образом. Зрителю не приходится ждать очереди, ждать начала действия, т.е. музейный формат также соблюден. Он делает именно "произведения". Ему совершенно не важно, что происходит между участниками и перформерами, кто именно целуется в его Kiss, что поют в This Variation. Сама "ситуация" становится произведением в рамках музея. Единственное, что дается зрителю - возможность переосмыслить сам факт посещения музея и правил, установленных в нем.
Вторая вещь, показанная в МУАРе - This Variation («Эта вариация», 2012).
Заходишь в абсолютно темную комнату, наступаешь на чью-ту ногу или руку. Чувствуешь, что где-то рядом передвигаются люди, двигаешься на ощупь, по запаху (люди в темноте, оказывается, сильно пахнут)) и на слух (вокруг пение, битбокс и прочие звуки) и так, пока глаза не привыкнут.
This Variation – это такая репетиция во мраке: перфомеры отбивают себе ритм, звучат, молчат, двигаются – звуковая пластическая композиция. В какой-то момент они замолкают – и вам повезло, если вы заходите именно в эту минуту. Тем неожиданнее будет переход из пространства музея.
Здесь нет ни начала, ни конца, ни середины, ни кульминации. Можно сколько угодно (время работы музея) находиться в этой темной комнате и слушать, лежать, сидеть, ходить. Теоретически можно присоединиться: если вы крикните что-то, то перформеры могут подхватить ваше слово и спеть какие-то свои вариации.
В Берлине перформеров и зрителей было гораздо больше, поэтому зритель оказывался просто на какой-то вечеринке в толпе. Любой мог присоедиться к танцу и пению. В МУАРе же перформеры оставались живыми скульптурами.
Во время этого перформанса я подумала, как же все-таки тягостна та ответственная роль, которую делегирует современный и иммерсивный театр и перформанс зрителю: нет никаких привычных точек для восприятия, есть только большое поле свободы, ограниченное исключительно внутренними установками самого зрителя. И не то чтобы этой свободой очень хотелось воспользоваться.
Сегалу все-таки не очень интересен зритель как активный участник, влияющий на процесс. Форма "Этого прогресса", например, жесткая, в нем есть четкая структура, его даже можно назвать мини-спектаклем для одного зрителя. При этом он идет конвейерным образом. Зрителю не приходится ждать очереди, ждать начала действия, т.е. музейный формат также соблюден. Он делает именно "произведения". Ему совершенно не важно, что происходит между участниками и перформерами, кто именно целуется в его Kiss, что поют в This Variation. Сама "ситуация" становится произведением в рамках музея. Единственное, что дается зрителю - возможность переосмыслить сам факт посещения музея и правил, установленных в нем.