И, кстати, на Новой сцене видно отлично отовсюду, даже с последнего ряда. Имейте в виду. Очень там хорошо.

Погода словно бы специально наладилась к весеннему запуску "Неявных воздействий". Кто не знает, это спектакль-интервенция Всеволода Лисовского с актерами дока. Зрители и артисты под знаменем трубкозуба ходят по городу, заглядывая в самые разные уголки (сегодня вот были переходы метро, пути трамвая, жилые дворы, ступеньки Дарвиновского музея, гаражи, рынок), ни с кем заранее не обговоренные. Попутно читают отрывки разножанровых текстов - от документальных монологов до доказательства существования бога и просто стихов. Причем порядок определяют жетоны, которые достаются в случайном порядке зрителям и потом так же рандомно забираются актерами.
Оттого, что никакой официальной бумаги у группы человек в 40-50 с собой нет, тебя сопровождает постоянный саспенс и даже тревога: а не вызовут ли полицию, а можно ли нам здесь быть, а как отреагируют? И так как здесь нет никакой сцены, только общий на всех город, ты становишься совсем не теоретически соучастником. Я хожу уже в третий раз, и именно реакция не-зрителей интереснее всего: получается своеобразное исследование городского настроения, чувства безопасности и свободы, готовности к чему-то странному и вообще к искусству. Наши студенты-итальянцы сказали, что Москва неприветлива, а я вот думаю, что этот спектакль вскрывает одновременно и пока еще содержащийся потенциал приемлемости хулиганства и поэзии (что почти синоним) в городском пространстве. Охранники все-таки не прекращают спектакль, а вместе с нами смотрят за этими странными людьми, читающими с пней монологи из "Чайки", посетители рынка фотографируют флешмоб.
Рынок, правда, оказался самым недружелюбным из пространств, в которых проходил перформанс по коллективному шагу назад (а я смотрела его в метро и в мебельном гипермаркете), вплоть до того, что продавщица заявила "геи какие-то идут, ну а что, я не против" (ей послышалось, а может и вправду так объяснили, что это гей-парад), а другой продавец горько заметил, что неприятно быть показанным как в зоопарке.

Вверху были Вася Березин и Никита Щетинин. А это Марина Карлышева. Реплика снимавшего студента: "никто не поверит же..." следующий раз, кстати, Н.в. - 14 мая.

Посмотрела третий уже спектакль Тьяго Родригеса – и это очень хорошо!
Этот режиссер работает со словом как с материей, на сцене – минимум, и хочется сказать даже, что бедный театр это, но не совсем так. Его театр вроде бы небрежен – и одновременно очень структурирован, такой плавно поток, где все на местах. На Entre des lignes был вообще трюк, когда казалось, что все - импровизация, актер действительно рассказывает, как спектакль не получался, и он приходил к режиссеру и предложил вот что, и пр., и пр., и вот - провал, и люди уходят... а в конце раздал нам тексты этой самой пьесы. Но что самое ценное для меня в этом португальце – что все это идет ненавязчиво, без какой-то там высокой морали и вообще должного быть считанным послания. С тобой делятся настроением и историей, рассказывают – с улыбкой, любовь&(само)ирония, и когда подхватываешь волну – очень хорошо. В "Антонии и Клеопатре" двое актеров на сцене рассказывают о героях и не всегда их воплощают, но пытаются смотреть их глазами, причем во влюбленном перекрестном порядке: Антоний говорит про Клеопатру, а Клеопатра - об Антонии, а потом оба со стороны смотрят на фабулу и персонажей, и говорят то залу, то друг другу. Шекспир здесь одна из точек опоры, вместе с Плутархом, голливудской экранизацией и собственными мыслями. Получилась общая история влюбленности друг в друга - а больше всего в театр. Потому что где еще жест так легко переходит в движение, пересекаются в секунду пространства и судьбы, "шепот" становится "стеной", "моя любовь" – "наполовину мертвым"... И хотя в конце не звучат лежащие там пластинки, и ты не видишь, что там лежат за книжки в столе, в голове продолжаются сплетаться слои, литературные, кино-, исторические мифы и нарративы, и собственный голос.
И чувствуешь себя легко.
Очень советую, в общем!

http://www.theatre-contemporain.net/biographies/Tiago-Rodigues/videos/ Родригес, между прочим, худрук национального театра Марии II в Лиссабоне. а тут собраны кусочки видео его спектаклей и комментариев к ним.

Вчера ходили на Кристина Риццо, Ad noctum. Риццо (Christian Rizzo) недавно стал худруком хореографического центра Монпелье, и говорят, он умеет себя продавать- что хорошо, потому что позволяет в итоге себе элементы безумия и разные художественные прекрасные странности.

В Ad noctum всего два танцовщика, дуэт (Kerem Gelebek, Julie Guibert) - мужчина и женщина танцуют парные танцы, в основе - танго. Ночь и танец - что, казалось бы, еще надо? Они то сближаются, то отдаляются, движение рождает другое... А в левой части при этом висит куб. Вначале ты вообще не видишь там ничего, только плато сцены, но потом ярко светиться начинает одна реберная вертикаль, лазером прорезая сцену, потом другая; видишь все грани куба, то объемно, то как одну плоскость, свет как дым уходит вверх, а в какой-то момент и вовсе ткань становится прозрачной и видишь всю машинерию внутри, которую до этого там и не подозревал. И ненавязчивый видеомэппинг то на внешние стороны проецирует штрихи и завитки, то - прямо на эти колонки.

Никакого семантического сопоставления плана куба и плана танца нет, но световая партитура (блестящая работа Caty Olive) помогает сакцентировать внимание на определенных движениях, cделать стоп-кадр и запомнить то, что нужно Риццо.

Музыка, специально написанная для этой работы (Pénélope Michel, Nicolas Devos), позволяет обычные движения парных танцев услышать и увидеть как художественный поток, одно высказывание, цельное и структурированное как льющийся текст, где шаг назад, шаг вперед, поворот - это лейтмотивы.

Без видимых швов танго через вальс становится менуэтом, и во второй части (тут уже звучит Арво Пярт) танцовщики даже выходят в костюмах какого-нибудь дворянского собрания, бала. Что-то мистическое есть в их колпаках, но главный фокус- в дыме, самопускающемся от танца из эполет и перчаток. Когда танцовщики уйдут, куб устроит свой световой стробоскопный рок-концерт, но это будет не так эффектно, как повисающая над залом, когда нет уже ни танца, ни музыки, ни специального света, дымка.

Пара абзацев про этого красавичка сейчас будет.

Жюльен Госслен отлично использует музыку и держит ритм в своих многочасовых спектаклях, причем музыка живая - но в основном электронная, клубного стиля. В 2666 она то разрастается и повышает градус – ожиданий, напряжения, эмоций вообще, то наоборот сводится к тихим мирным нотам, помогающим переварить то, что видишь и читаешь в титрах (записи об изнасилованных и убитых неизвестно кем сотнях женщин, о чем идет в спектакле, начиная со 2-3 части, речь). Но разлита она везде, и редкие минуты тишины, в которые вход сделан резкий, ощущаются особо.

Пожалуй, именно тихое сопровождение музыки и ее сочетание с титрами понравилось мне особенно. Шумное многоголосое и экраны уже были в "Элементарных частицах" по Уэльбеку, и кино во всю сцену вообще вызывает вопросы (снимают красиво, и на фильм этой команды я бы сходила первая, но на сцене это смотрится как минимум вторично, что обидно). А вот мерное звучание басов, под которое ты читаешь факты из непроизносимого, неприятного, ужасного, а титры в глубине сцены делают их видимыми и неотступными, оставляя твою немоту. И то, что здесь не только сами факты - но и авторский описательный текст временами оставлен, еще больше заставляет задуматься о жизни и жизнях.

Смотрела и думала, что этот прием бы не на fiction, а на исторические, реальные травмы... Пятая часть поставила в этом плане все на свои места. Есть здесь нацистское "детство". И оказывается, что мелкая по масштабу свастика в проекции на задник сцены – действует на удивление сильно.

Интересно, что как режиссеру Госслену хочется работать только с многосюжетными, многотомными текстами. Он выстраивает связи, ставя одних и тех же актеров в разные сцены, например, но в общем здесь совершенно нормально, что линия останавливается где-то посередине, кто-то из артистов не появляется, постоянно вступают совершенно новые лица. Такой срез реальной жизни, и драматургия должна схватить многоплановость и одновременно случайность, длинноты речи и мысли и неожиданные скачки.