Прямо посреди Дягилевского фестиваля посмотрел спектакль Роберта Уилсона «Letter to a Man» с Барышниковым про Вацлава Нижинского. Поразительный опыт, потому что вообще не очень понятно — это такой большой успех Уилсона или грандиозный фейл. Сразу напомню, что «a man» в реальном (неотправленном) письме Нижинского — это на самом деле the man, Дягилев.

Спектакль идёт час и он весь выстроен на неуверенности. Барышников танцует, но как-то нелепо и минимальное количество времени. Он очень много стоит в нерешительности, смотрит в декорационные окна или в зал, сидит на стуле, который поднимается вертикально в световом прямоугольнике, потом сидит там же, но вниз головой.

Наш узкий кружочек критиков уже свыкся с благородной мыслью, что «Уилсон устарел» — это разносится со всех сторон, мне, как его главному, почитателю об этом рассказывают постоянно, как о какой-то неожиданности, но здесь — а это спектакль 2015 года — какая-то нехарактерность и ультрасовременность обнаруживается во всём.

Это спектакль звука, а не танца. Как я уже сказал, движений минимум, и все как бы в невесомости; зато всё заполнено прерывистой звуковой дорожкой. Она состоит из речи трёх персонажей, озвучивающих куски из дневника Нижинского, когда он уже поехал кукухой. Части на английском зачитывает сам Уилсон — получается грандиозно. Другие части на английском зачитывает Барышников (это всё предзаписанная фонограмма, на сцене он не говорит ничего — речь оторвана от перформера) и некий женский голос, который очень похож на голос самого Барышникова, только с увеличенной высотой. Наконец, здесь очень много текста на русском, который тоже записывал Барышников. Все эти куски текста повторяются по много-много раз, а потом дублируются на русском или английском. Весь спектакль выстроен на этих звуковых повторах. То есть говоря о современности — здесь мощнейший саунд-дизайн, который натаскан из популярных песен, звуковых эффектов и даже Арво Пярта.

Очень много темноты, то есть буквально несколько кусков с абсолютно затемнённой сценой и только горящими лампами на границе авансцены, — в это время звучит какая-то музыка. Так очень часто бывает у Уилсона, — в эти моменты меняют декорации и сцена или пустует, или на фронт выходит какой-то персонаж, но в этом спекте эти тёмные сцены случаются почти внезапно и работают сами по себе, как аккумуляторы какой-то неясной энергии, а не просто промежуточные периоды между двумя номерами.

Наконец, здесь необычно много для позднего Уилсона видеопроекции. Здесь нет вот этой его типичной fancyness, как минимум, не в обычном объёме. Даже странно называть этот спект серьёзным, он не серьёзный, он какой-то реальный, почти документальный.

Часть хореографических движений (какие-то маленькие фрагменты фокстрота) Барышников сделал сам, а львиная доля хореографии получилась из импровизации Уилсона на камеру, — он передал запись Барышникову и попросил его сделать эти движения своими.

Предпоследняя сцена просто поразительной мощи: Барышников в котелке стоит спиной к залу на авансцене и смотрит на задник, где очень медленно на видео разворачивается реально ошеломительная картина сотен квадратных метров дряблого коричневого льда. В Ньюйоркере авторка пишет, что это видео Дуная в Будапеште в конце зимы. На этом льду медленно появляется несколько чёрных точек, оказывающихся людьми, они мучительно и бессмысленно по этим рыхлым глыбам передвигаются, а Барышников/Нижинский стоит и смотрит неподвижно. Это невозможно, обычно у Уилсона такой открытой рефлексии на травму и трагедию не найдёшь.

К концу становится понятно, что это реально великий спектакль человека, который уже не совсем с людьми разговаривает. Он весь скроен из шизофренических репитов — но видно, что это не только отсылки к болезни Нижинского, но и реально то, что у режиссёра откликается. Здесь ещё трогательный оммаж Ноулзу, который для раннего Уилсона писал тексты по схеме «Would, Would I, Would I Get, Would I Get Some, Would I Get Some Wind, Would I Get Some Wind For» etc etc. Это очень ещё и потому, что нет какой-то типичной уилсоновской визуальной драматургии; может я что-то не понял, но — третий раз повторю — спектакль как бы варится в неуверенности, какое-то вакуумное пространство неопределённости жеста и направления, и из-за этого так непонятно и так захватывается внимание.

Вчера ходил на «Не спать» бельгийского хореографа Алена Плателя. Это тот самый товарищ, который в 2010 году поставил великий спектакль «Gardenia» с пожилыми трансвеститами.

Меня поразило в самое сердечко, что поразительно, потому что я ведь не по части хорео вообще. Это был такой великий танцтеатр на Малере, очень эклектичный: исполняется в сущности архаичный ритуал вокруг двух лошадиных трупов, но при этом к середине перформеры оказываются в спортивных куртках и танцуют чуть ли не трип-хоп.

Начинается всё со сцены натуральной борьбы: восемь мужиков и одна баба рвут друг на друге одежду и кидают куски в зал, хлопают ладонями по спинам и бёдрам, задирают веки, натягивают кожу. Потом разная хореография, потом опять борьба, потом просто стоят спокойно, потом гомосексуализм, потом хореография. Восемь вкачанных самцов, два африканца — ну как устоять?

Чувствуется вот эта золотая бельгийская школа — Кеерсмакер, Фабр, Кассирс, Вандекейбус, Лауэрс. Какая-то не вполне танцевальная реальность тела, гиперреальная. Причём перформеры временами ещё и поют, и играют на каких-то стучалках, а в одной из сцен напяливают на ноги браслеты с колокольчиками и пляшут под одно из самых патетичных малеровских мест, почти полностью перебивая музыку. И это грандиозный момент, потому что музыка требует гармонии, синхронизации и величия, а Платель в контрапункт ебашит фристайл, и это продуцирует очень сложное удовольствие.

Я на всякий случай скажу, что в онлайне можно увидеть два спекта Плателя — Out of context (For Pina) — https://www.youtube.com/watch?v=LukGTGJ07q4 и C(h)oeurs — https://vk.com/video189274852_456239040

Вообще величие.

Так, ну что, в новом модном медиа вышел мой бомбический текст с шестью тезисами о смерти российского театра. Призываю к репостам.
http://schi.media/2018/06/21/theatre-death/

Восемь дней Дягилевского позади, время дрочева на цифры: почти 2.5к уник. юзеров следили за стримом, около 30% возвращаются, среднее время на странице почти 8 минут (!). А мы ещё и не закончили даже — http://apollonia.today/live/diaghilev18/

Все помнят наш славный перформанс в Театре на Таганке в марте? Он был сделан в качестве разогрева перед спектаклем венского хореографа Кайдановского «Басня. Теория идеального наблюдателя», мы тогда на ночь театров делали его прямой эфир. Вот 28-го числа этот отличный спект снова будут показывать, не пропустите — http://tagankateatr.ru/repertuar/Basnya

Есть отличные билеты по 500-800р в партер.

Ну что, друзья — https://www.afisha.ru/selection/7-moskovskih-spektakley-kotoryh-ne-zasluzhivaet-rossiyskiy-teatr/

Когда главред GQ увидел сложные слова в интернете и это не «аутофелляция» и не «эякуляция».

Вот вам очень смешная история: в омской драме (!) собрали круглый стол с именитыми мск и спб критиками, кто-то спросил про вилисова и ПОНЕСЛОСЬ на четырнадцать минут. Просто ааааа.

Пишут, что в блоге журнала «Театр» с новым сайтом появятся и НОВОСТИ. Они есть и сейчас, но выходят с периодичностью две штуки в месяц. Сейчас КУРАТОРЫ Жанна Зарецкая и Алексей Козлов набирают студентов, которые хотели бы этим заниматься. За новость дают двести рублей (срок ожидания гонорара не сообщается, но его несложно угадать).

Очень смешно, а также напоминаю, что единственный, к сожалению, источник театральных новостей, на который стоит подписаться, это рассылка «аполлонии», которая скоро в очередной раз, презрев насмешки и унижения, выйдет из отпуска — http://apollonia.today

Сахарные милята, а у меня вот вчера вышел огромный текст на Ленте про Дягилевский фестиваль. Пришла жена Ретинского и ругается: никого не обосрал, на тебя непохоже!

Что делать!
https://lenta.ru/articles/2018/06/27/df/

В комментах много сумасшедших русских.

Двойной пост про институции.

1. Надо радоваться, что Богомолов ушёл из МХТ. Все приличные режиссёры _там_ ещё с середины восьмидесятых обзавелись своими театральными компаниями, эта модель организации называется буквально theatre company, а не просто theatre. Troubleyn, Watermill, Ex-Machina, Needcompany етс етс етс. Это несет с собой все преимущества в виде независимой художественной политики, отдельного медиапродакшена, более гибкой модели взаимодействия с площадками/театрами. В России режи типа КБ это до сих пор такие золотые птички в клетке, им надо обеспечить независимость высказывания, им надо создать микрофлору а атмосферу, всё для них родимых. Это перверсивная модель борьбы сообщества за свободу высказывания. Разумеется у Богомолова не хватит ни яиц, ни скиллов, ни текущего состояния рынка, чтобы организовать свою театральную компанию, он как заправская вчерашечка скорее всего перетечёт в ЗИЛ, давно ему обещанный и обильно удобренный им самим слюнями в адрес Собянина. И то что режиссёр уходит в стационарный театр, а не в театральную компанию, это просто ещё один маркёр антимобильности устройства российского театра.

2. По мотивам кончившегося Дягилевского: власти Перми правильно делают, что не строят новый оперный театр. Огромное здание закладывает модель потребления искусства на очень очень долгие годы. Современному театру нужна ещё одна коробка, только более технологичная? Нет. Если театр построили, его надо использовать, и использовать так, как он построен, что естественно делает искусство в нем страшно компромиссным по форме и закладывает чудовищное отставание, потому что если здание есть и оно работает, то это как бы нормально. Странно что сам ТК этого не понимает, или понимает, но не принимает всерьёз. Вот есть Ремпутьмаш, есть вообще индустриальная Пермь и Мотовилиха, — её надо осваивать. Вторичная переработка архитектуры это экологично.

ОНИ ХИТРЫЕ. Друзья, напоминаю просто в очередной раз, если вдруг кто забыл, что дирекция Театра наций это сборище копчёных сумасшедших упорышей.

Также напоминаю в очередной раз, что театральные вузы России это сифилис вселенной, вот адовая история про ГИТИС — t.me/westsidestory/1257