Искренне не понимаю, что «театр post» уже в который раз пытается найти в «Петербургском театрале», если можно сделать материал со мной на любой нормальной платформе, хотя интервью по-прежнему отличное.
Вот, например: «Когда в спектакле вы говорите с точки зрения использованного презерватива, мы подразумеваем, что у воробья, который прыгает возле этого использованного презерватива, есть какая-то своя позиция».
Вот, например: «Когда в спектакле вы говорите с точки зрения использованного презерватива, мы подразумеваем, что у воробья, который прыгает возле этого использованного презерватива, есть какая-то своя позиция».
Сегодня посмотрел «Я свободен», последний спектакль «театра post», который не видел из их репертуара последних лет. Исполнял, как и всегда, Волкострелов лично. Но, прежде чем говорить о нём, немного об эквивалентном «Я свободен. Частично» Лисовского, который, как оказалось, был изменен.
Это вообще очень умно – выпустить интервью (его я выше прикладывал) с режиссёром, где тот расскажет о структуре всего спектакля, а после её же изменить, круто, ну. Стас сказал, что рамки его частичной свободы были сдвинуты.
Теперь, получая фото со стула, зрителю не даётся единственный персонаж, но предоставлен выбор – два заданных героя и возможность придумать его самому. Последнее вообще уводит за черту частичной свободы, потому и появляются в спектакле реплики от зрителей, типа «я молчание на заданную тему и мы тут нарушаем тишину», на что Алена Старостина улыбнулась.
Сменилось также и то, что было не продумано на моём первом показе. Раньше на каждом фото был порядковый номер, то есть сразу было ясно, когда ожидать твоего собственного участия; больше этого нет. С одной стороны, теперь весь спектакль можно ожидать своей реплики, но с другой, кажется, нет этого движения от ожидания к спокойствию после всего.
Возвращаясь к первому спектаклю, не хочу повторять всё то, что с 2012 года было о нем написано: аккумуляция скуки и так далее по-прежнему остаются при нём; оно и очень радует. Но вот благодаря работе Лисовского становится сразу понятно, в чем их главное отличие.
Это, во-первых, само отношение к кадру, от которого и меняется фокус всего спектакля. Лисовский явно ищет стоящих за фото героев, артикулирует детали и частности, заставляет актёров говорить об увиденных мелочах, а акторов от лица одного героя. Волкострелов, напротив, работает с цельными образами, на которые и накручивает сторонние вещи – задействует ноутбук, пространство и себя.
И такой подход каждого из них рождает главное сопротивление спектакля. «Я свободен» оказывается интересен не драматургией кадров и повествованием, а именно тем, чего в нём почти нет: встречей с жизнью и реальностью, тогда как «Я свободен. Частично», выводя кадр за пределы спектакля, заставляет думать лишь только о нём.
Это вообще очень умно – выпустить интервью (его я выше прикладывал) с режиссёром, где тот расскажет о структуре всего спектакля, а после её же изменить, круто, ну. Стас сказал, что рамки его частичной свободы были сдвинуты.
Теперь, получая фото со стула, зрителю не даётся единственный персонаж, но предоставлен выбор – два заданных героя и возможность придумать его самому. Последнее вообще уводит за черту частичной свободы, потому и появляются в спектакле реплики от зрителей, типа «я молчание на заданную тему и мы тут нарушаем тишину», на что Алена Старостина улыбнулась.
Сменилось также и то, что было не продумано на моём первом показе. Раньше на каждом фото был порядковый номер, то есть сразу было ясно, когда ожидать твоего собственного участия; больше этого нет. С одной стороны, теперь весь спектакль можно ожидать своей реплики, но с другой, кажется, нет этого движения от ожидания к спокойствию после всего.
Возвращаясь к первому спектаклю, не хочу повторять всё то, что с 2012 года было о нем написано: аккумуляция скуки и так далее по-прежнему остаются при нём; оно и очень радует. Но вот благодаря работе Лисовского становится сразу понятно, в чем их главное отличие.
Это, во-первых, само отношение к кадру, от которого и меняется фокус всего спектакля. Лисовский явно ищет стоящих за фото героев, артикулирует детали и частности, заставляет актёров говорить об увиденных мелочах, а акторов от лица одного героя. Волкострелов, напротив, работает с цельными образами, на которые и накручивает сторонние вещи – задействует ноутбук, пространство и себя.
И такой подход каждого из них рождает главное сопротивление спектакля. «Я свободен» оказывается интересен не драматургией кадров и повествованием, а именно тем, чего в нём почти нет: встречей с жизнью и реальностью, тогда как «Я свободен. Частично», выводя кадр за пределы спектакля, заставляет думать лишь только о нём.
Негласно отмечаю день рождения Всеволода Лисовского на взятом по франшизе «Молчании на заданную тему». Вроде и праздник не у меня, да и повода нет, но весь час провел в ностальгии и памяти, пришедши сюда спустя полтора года после первого показа.
В случае «театра post» стоит ловить только то, что ситуативно: сейчас уже нет интереса ни к актрисе, ни к самой теме – «это всё?», ни к людям, сидящим вокруг. Похоже, это всё так и осталось на первом показе, после чего возвращаться мне в принципе не к чему. Но единственное, конечно, стал более открытым ко всякой своей реакции: сегодня даже уснул во время, за что большое спасибо, очень хотел.
Непонятно, где реальная реальность, а где не она. Вроде бы чистой воды эскапизм, выключающий повседневность на час, но работает, напротив, в обратную сторону.
Прошлый спектакль был прямо терапевтическим, тяжелой казалась потеря во времени и остановка наедине с собой; сейчас этого нет, вроде окей. Но и интереса к выяснению отношений с собой нет – это было в прошлый раз, а сейчас существовал в пространстве и всё. На «Молчание» в принципе стоит ходить стабильно раз в год, чтобы себя на идентичность с собой проверять.
Всеволод Эдуардович, а Вы будьте всегда, как у Lorde, “with the hard feelings of love”, открытым к каждому воробью и исп. презервативу.
В случае «театра post» стоит ловить только то, что ситуативно: сейчас уже нет интереса ни к актрисе, ни к самой теме – «это всё?», ни к людям, сидящим вокруг. Похоже, это всё так и осталось на первом показе, после чего возвращаться мне в принципе не к чему. Но единственное, конечно, стал более открытым ко всякой своей реакции: сегодня даже уснул во время, за что большое спасибо, очень хотел.
Непонятно, где реальная реальность, а где не она. Вроде бы чистой воды эскапизм, выключающий повседневность на час, но работает, напротив, в обратную сторону.
Прошлый спектакль был прямо терапевтическим, тяжелой казалась потеря во времени и остановка наедине с собой; сейчас этого нет, вроде окей. Но и интереса к выяснению отношений с собой нет – это было в прошлый раз, а сейчас существовал в пространстве и всё. На «Молчание» в принципе стоит ходить стабильно раз в год, чтобы себя на идентичность с собой проверять.
Всеволод Эдуардович, а Вы будьте всегда, как у Lorde, “with the hard feelings of love”, открытым к каждому воробью и исп. презервативу.
Всё чаще меня начинает волновать вопрос о том, как текст даёт опознать себя в пространстве, о чём на примере ДАП я уже здесь всё объяснил. Вот, к слову говоря, похожая вещь авторства другого концептуалиста – один из свитков В. Пивоварова коллекции «Урока китайского языка».
В этой работе есть два уровня повествования. На первом, занимающем основное пространство, речевая и ситуационная повседневность. Она линейна, по случаю чего и фабульна, наполнена именами. Зная контекст творчества Пивоварова, есть очередной смысл говорить и о проработке его личного детского. Непосредственность его прочтения и рождает ту условность, с которой идёт работа дальше.
А вертикальный уровень, написанный красным, даёт совершенно другой конструкт. Он разомкнут на весь текст, работает с большинством строчек, причем именно тех, что находятся посередине. Здесь, как было и у ДАП, форма «всюду смерть» выражена двукратно: и на сюжетном уровне, в повседневности её речи, и в непосредственной организации текста.
Важно также, что уровни сосуществуют на свитке вполне легитимно, являя собой столкновение двух культур письменности: линейно-западной и вертикально-восточной. Если совсем педантично, то здесь автор скорее играет с условными маркерами и принятыми конвенциями, не пытаясь прямо войти в них – для этого не хватает чего-то более точного, мимикрии.
В этой работе есть два уровня повествования. На первом, занимающем основное пространство, речевая и ситуационная повседневность. Она линейна, по случаю чего и фабульна, наполнена именами. Зная контекст творчества Пивоварова, есть очередной смысл говорить и о проработке его личного детского. Непосредственность его прочтения и рождает ту условность, с которой идёт работа дальше.
А вертикальный уровень, написанный красным, даёт совершенно другой конструкт. Он разомкнут на весь текст, работает с большинством строчек, причем именно тех, что находятся посередине. Здесь, как было и у ДАП, форма «всюду смерть» выражена двукратно: и на сюжетном уровне, в повседневности её речи, и в непосредственной организации текста.
Важно также, что уровни сосуществуют на свитке вполне легитимно, являя собой столкновение двух культур письменности: линейно-западной и вертикально-восточной. Если совсем педантично, то здесь автор скорее играет с условными маркерами и принятыми конвенциями, не пытаясь прямо войти в них – для этого не хватает чего-то более точного, мимикрии.
Дорогие, есть небольшие цифровые нововведения. Предыдущие спектакли, ссылки на которые были мною выложены, теперь загружены вконтакте, но и это ещё не всё, ведь у нас дружеский подгон. И вы, друзья, добавляйте их к себе, рассказывайте другим и так далее, ага.
1. Премьера «Теллурии» Марата Гацалова, 2014 г.: https://vk.com/video32399973_456239215;
2. Вот здесь теперь будет «Шинель. Балет» Максима Диденко: https://vk.com/video32399973_456239203;
3. А здесь «Новое время» того же Марата Гацалова: https://vk.com/video32399973_456239204;
1. Премьера «Теллурии» Марата Гацалова, 2014 г.: https://vk.com/video32399973_456239215;
2. Вот здесь теперь будет «Шинель. Балет» Максима Диденко: https://vk.com/video32399973_456239203;
3. А здесь «Новое время» того же Марата Гацалова: https://vk.com/video32399973_456239204;
пиши перформенс pinned «Дорогие, есть небольшие цифровые нововведения. Предыдущие спектакли, ссылки на которые были мною выложены, теперь загружены вконтакте, но и это ещё не всё, ведь у нас дружеский подгон. И вы, друзья, добавляйте их к себе, рассказывайте другим и так далее, ага.…»
Ещё в субботу посмотрел в рамках «Новой драмы» в Центре Мейерхольда «Светопреставление» Рустема Бегенова. Вообще, это хороший спектакль, как минимум, уже по одному критерию – он порождает вопросы ко всему: от искусства и конечного продукта до выхода в реальность и скрытой политизации. Один мужчина сказал, что спектакль не докрутили по нервности до «Безумного Макса», так и не поспоришь. Современность только и есть в сомнении о ней.
Всё визуальное, конечно, здесь на высшем уровне – открытая машинерия с проводами и реальной монтировкой в процессе, снижающие весь пафос алюминий и бумага, куча всяких квази/лишних и фиктивных для действия предметов. Заполнено всё, чтобы погрузить тотально. И вот для меня лежащий рядом с этим текст Бондаренко утонул в репрессивное.
И хотя он отличный, языка в спектакле было слишком много. То есть сама его специфика подразумевала свободу и открытость для входов, но с монотонной читкой до неё просто не дойти – объем не позволяет. Место, отданное мне под свободу, на деле очень четко диктовалось: призывами закрывать глаза, нюхать и трогать предмет, и ещё в структуре воздействия, манипуляции над моими эмоциями.
Здесь, как у Могучего в «Губернаторе», желание привить мне дискомфорт и страх становится для спектакля редукцией. Оттого и происходит всё мучительно долго, когда соответствует задаче: производить усталость, вводить в аффективное. Это всё такие базовые вещи, для которых себе самому в честности отказать надо, чтобы позволить решать и чувствовать за тебя.
http://meyerhold.ru/svetoprestavlenie-sergey-kalmykov/
Всё визуальное, конечно, здесь на высшем уровне – открытая машинерия с проводами и реальной монтировкой в процессе, снижающие весь пафос алюминий и бумага, куча всяких квази/лишних и фиктивных для действия предметов. Заполнено всё, чтобы погрузить тотально. И вот для меня лежащий рядом с этим текст Бондаренко утонул в репрессивное.
И хотя он отличный, языка в спектакле было слишком много. То есть сама его специфика подразумевала свободу и открытость для входов, но с монотонной читкой до неё просто не дойти – объем не позволяет. Место, отданное мне под свободу, на деле очень четко диктовалось: призывами закрывать глаза, нюхать и трогать предмет, и ещё в структуре воздействия, манипуляции над моими эмоциями.
Здесь, как у Могучего в «Губернаторе», желание привить мне дискомфорт и страх становится для спектакля редукцией. Оттого и происходит всё мучительно долго, когда соответствует задаче: производить усталость, вводить в аффективное. Это всё такие базовые вещи, для которых себе самому в честности отказать надо, чтобы позволить решать и чувствовать за тебя.
http://meyerhold.ru/svetoprestavlenie-sergey-kalmykov/
meyerhold.ru
СВЕТОПРЕСТАВЛЕНИЕ «СЕРГЕЙ КАЛМЫКОВ»
Хедлайнер фестиваля «Новая драма» и самый зрелищный спектакль программы. Режиссер Рустем Бегенов — ученик Бориса Юхананова, прошедший школу лидеров европейского постдраматического театра (ассистент Хайнера Геббельса и Ромео Кастеллуччи) вместе с американским…
/ Первое Пермское
Закончился первый день фестиваля. При всем не малом идиотизме, уже сейчас чувствуется некая сопричастность к тому процессу, который здесь формируется. Попробую писать о происходящем.
Начиналось всё с пресс-конференции, которая по понятным причинам не была продуктивной или хотя бы интересной. Все выступили с надеждами о предстоящем, да и всё. Конъюнктурная встреча.
На месте представили гид по фестивалю. Тут я согласен с Витей, что он совершенно потерянный – оптимизация на нуле и пользоваться неудобно.
После этого у меня была встреча со знакомством внутри Образовательной программы, куда сейчас взяли около пятидесяти человек, ага. Удручает, что с теорией работа предполагается только фиктивная, тогда как у исполнителей программа куда плотнее. Отчасти я уже понял, зачем всё так, но всё равно хотелось бы сохранять баланс. Как ни крути, показательное отношение к теории и критике.
В этом году в отдельное направление программы выделено “Women in art”, куда взяли понятно кого. Не знаю, насколько это резонно апеллировать на нашей же встрече к тому, как сложно дирижеркам.
На встрече с Кастеллуччи снова убеждаюсь, что он предельно современный, но выражается всё это категориями, которые полны романтизма, хотя по сути прогрессивны донельзя. Относительный язык у него не только в спектаклях, но и в нём. Это какая-то предельная аккумуляция опыта, не знаю. Ещё он очень красивый, безумно.
О «Жанне на костре» не могу пока сказать ничего внятного, пойду ещё раз, если удастся. В отличие от других работ, вчера ощущение полностью свидетельское. Это тоже предельная степень участия, но с дистанцией, которая не так привычна.
Закончился первый день фестиваля. При всем не малом идиотизме, уже сейчас чувствуется некая сопричастность к тому процессу, который здесь формируется. Попробую писать о происходящем.
Начиналось всё с пресс-конференции, которая по понятным причинам не была продуктивной или хотя бы интересной. Все выступили с надеждами о предстоящем, да и всё. Конъюнктурная встреча.
На месте представили гид по фестивалю. Тут я согласен с Витей, что он совершенно потерянный – оптимизация на нуле и пользоваться неудобно.
После этого у меня была встреча со знакомством внутри Образовательной программы, куда сейчас взяли около пятидесяти человек, ага. Удручает, что с теорией работа предполагается только фиктивная, тогда как у исполнителей программа куда плотнее. Отчасти я уже понял, зачем всё так, но всё равно хотелось бы сохранять баланс. Как ни крути, показательное отношение к теории и критике.
В этом году в отдельное направление программы выделено “Women in art”, куда взяли понятно кого. Не знаю, насколько это резонно апеллировать на нашей же встрече к тому, как сложно дирижеркам.
На встрече с Кастеллуччи снова убеждаюсь, что он предельно современный, но выражается всё это категориями, которые полны романтизма, хотя по сути прогрессивны донельзя. Относительный язык у него не только в спектаклях, но и в нём. Это какая-то предельная аккумуляция опыта, не знаю. Ещё он очень красивый, безумно.
О «Жанне на костре» не могу пока сказать ничего внятного, пойду ещё раз, если удастся. В отличие от других работ, вчера ощущение полностью свидетельское. Это тоже предельная степень участия, но с дистанцией, которая не так привычна.
И ещё про «Жанну на костре». В прологе есть мощнейшие эпизоды – физические действия с движением парт, хаосом и разрушением, дыхание героя – всё возвращает к словам Кастеллуччи о звуке как таковом, вне музыкального текста. И это обманутое ожидание – наиболее яркое из того, что происходит. Смешно, что именно такое у меня и ассоциируется с его поэтикой и языком.
Звуки хора, которые вне зала, вторят начальному положению, когда герой закрывает двери, уходит в себя и остаётся один. Мы и остаёмся с ним, но всё-таки как свидетели, наблюдатели.
Звуки хора, которые вне зала, вторят начальному положению, когда герой закрывает двери, уходит в себя и остаётся один. Мы и остаёмся с ним, но всё-таки как свидетели, наблюдатели.
/ Второе Пермское
Самое запоминающееся – это лекция «Жанна д’Арк и поэзия психоза», где обсуждали язык Ромео Кастеллуччи с позиции психоанализа и далее. Ощущение, как и надо, настоящего подхода исследователей. Это к слову о том, насколько безучастной выглядит любая театроведческая попытка включения. Уже нельзя читать, что в книгах о театре пишет НЛО – четкой авторской методологии нет, просто разговоры о спектаклях.
У Архиповых было иначе. Разбирали аллюзии РК, смотрели, как у него с психоанализом, Арто и кинематографом. Будем ждать видеозаписи, так как это прекрасно. Итог: метафор у Кастеллуччи нет, всё прямо и по делу. Много цитирует себя и историю искусства, хотя делает это в потоковых образах, вне здравого.
После этого забежал на задержанный мастер-класс Курентзиса с дирижерами. Долго мучал одну, пытаясь выбить из неё что-то – от этого она ещё больше выпадала. Кто-то сказал, что особого энтузиазма от него не ощутили, хотя и отличный экспириенс.
Про концерт пианистов А. Любимого и А. Зуева по делу ничего не скажу. Музыка Рабиновича для меня просто новая, так что ликбез исполнителей был очень к месту. Ещё исполняли Стравинского. Чувства значимости или важности не было вовсе, скорее опять-таки всё про текущее и процесс.
Оттуда в очередной раз помчался на «Жанну на костре», куда сегодня и с местом отличным попал. Могу сказать, что в первый день всё было масштабнее – это из-за программы вокруг, мне кажется. Всё-таки это очень качественный продукт, без сомнения. Места, где Кастеллуччи приходит к серьезности и разрывающей мощи в конечной инстанции – глубоко аффективны.
Самое запоминающееся – это лекция «Жанна д’Арк и поэзия психоза», где обсуждали язык Ромео Кастеллуччи с позиции психоанализа и далее. Ощущение, как и надо, настоящего подхода исследователей. Это к слову о том, насколько безучастной выглядит любая театроведческая попытка включения. Уже нельзя читать, что в книгах о театре пишет НЛО – четкой авторской методологии нет, просто разговоры о спектаклях.
У Архиповых было иначе. Разбирали аллюзии РК, смотрели, как у него с психоанализом, Арто и кинематографом. Будем ждать видеозаписи, так как это прекрасно. Итог: метафор у Кастеллуччи нет, всё прямо и по делу. Много цитирует себя и историю искусства, хотя делает это в потоковых образах, вне здравого.
После этого забежал на задержанный мастер-класс Курентзиса с дирижерами. Долго мучал одну, пытаясь выбить из неё что-то – от этого она ещё больше выпадала. Кто-то сказал, что особого энтузиазма от него не ощутили, хотя и отличный экспириенс.
Про концерт пианистов А. Любимого и А. Зуева по делу ничего не скажу. Музыка Рабиновича для меня просто новая, так что ликбез исполнителей был очень к месту. Ещё исполняли Стравинского. Чувства значимости или важности не было вовсе, скорее опять-таки всё про текущее и процесс.
Оттуда в очередной раз помчался на «Жанну на костре», куда сегодня и с местом отличным попал. Могу сказать, что в первый день всё было масштабнее – это из-за программы вокруг, мне кажется. Всё-таки это очень качественный продукт, без сомнения. Места, где Кастеллуччи приходит к серьезности и разрывающей мощи в конечной инстанции – глубоко аффективны.
/ Третье Пермское
Полные гедонизма дни начинаю после полудня. Этот день снова с лекции Архиповых о режиссёре: «Черное зеркало Ромео Кастеллуччи: зритель на кушетке». Возвращаясь ко вчерашнему, через метафору зеркала, не имеющего отражения, изучали его поэтику. И если на первой лекции говорили о психоанализе через него же, то топик сегодняшней встречи - наука. Она эмансипирует материю от смысла. Так, в «Страстях по Матфею» вся мистерия и религия снимаются химическими реакциями или законами физики. Ещё включение животных – это не только про дикое, но и про отказ от антропоморфного.
Полные гедонизма дни начинаю после полудня. Этот день снова с лекции Архиповых о режиссёре: «Черное зеркало Ромео Кастеллуччи: зритель на кушетке». Возвращаясь ко вчерашнему, через метафору зеркала, не имеющего отражения, изучали его поэтику. И если на первой лекции говорили о психоанализе через него же, то топик сегодняшней встречи - наука. Она эмансипирует материю от смысла. Так, в «Страстях по Матфею» вся мистерия и религия снимаются химическими реакциями или законами физики. Ещё включение животных – это не только про дикое, но и про отказ от антропоморфного.
После этого с вводной лекцией о спектакле выступал Дмитрий Ренанский. Большой подводкой от театра до режиссёра и через театр XX века вышел на формальный метод работы Ромео Кастеллуччи. Во многом оказался солидарен с лекторами, которые были до него, хотя и неосознанно скорее. У него, конечно, так чётко организована речь – без остановок, без провисаний и прочего.
Завершилось всё на piano gala – это концерт с 23:00 до 01:00 в полностью тёмном Доме Дягилева. Потолок в десять метров, подушки, сопричастность. Лежали на полу под зритель-friendly Симеона тен Хольта. За два часа настолько привыкаешь к постоянно текущему музыкальному течению, что его резкое окончание, этот разрыв переживаешь физически.
Уже сам замечаю, как часто говорю о процессе и сопричастности, связи и коммуникации. Даже не столько о спектаклях, сколько о самом факте встречи – это предельно важное чувство здесь.
/ Четвертое Пермское
Остальное ещё напишу, но пока про «Иглы и опиум» Робера Лепажа. Спектакль соответствует своему времени, рубежу веков. Работа с проекцией и техникой, актёрское бытование – всё прямо в двадцать лет назад, не меньше. Такое ретро в классическом ощущении забытой где-то и кем-то мощи.
Всё происходит в кубе, о котором в трансляции на «Аполлонии» написано. Есть три линии сюжета, завязанные на одном из персонажей: Жан Кокто, Майлз Дэвис (только в музыке, без речи) и ещё некий Робер(т), взятый с самого режиссёра. Там как всё происходит: они постоянно сменяют друг друга в кубе, на стены которого проецируются локации и бытовое всё.
Весь метод работы и ход событий раскрываются в первые десять минут, а дальше и не меняются – линейная и поочередная смена героев и локаций, проекций. И это всё ещё с единственным актёром на сцене и разговорами. Постоянный текст здесь вообще не разбавлен, он и не примечательный.
Почему это в прошлом? Как минимум, слишком поверхностная работа с медиа. Здесь, слушайте, были иллюстративные картиночки, хотя иногда и приятнейшие. Никакой самодостаточности от сценографии нет вообще – всё подчинено актёру и тому, что он делает на сцене. Сейчас смотреть такое можно только из антропологического что ли интереса.
Могу только сказать, что некоторые моменты по визуальному – такой кинематограф хороший, но в целом всё давно в прошлом.
Остальное ещё напишу, но пока про «Иглы и опиум» Робера Лепажа. Спектакль соответствует своему времени, рубежу веков. Работа с проекцией и техникой, актёрское бытование – всё прямо в двадцать лет назад, не меньше. Такое ретро в классическом ощущении забытой где-то и кем-то мощи.
Всё происходит в кубе, о котором в трансляции на «Аполлонии» написано. Есть три линии сюжета, завязанные на одном из персонажей: Жан Кокто, Майлз Дэвис (только в музыке, без речи) и ещё некий Робер(т), взятый с самого режиссёра. Там как всё происходит: они постоянно сменяют друг друга в кубе, на стены которого проецируются локации и бытовое всё.
Весь метод работы и ход событий раскрываются в первые десять минут, а дальше и не меняются – линейная и поочередная смена героев и локаций, проекций. И это всё ещё с единственным актёром на сцене и разговорами. Постоянный текст здесь вообще не разбавлен, он и не примечательный.
Почему это в прошлом? Как минимум, слишком поверхностная работа с медиа. Здесь, слушайте, были иллюстративные картиночки, хотя иногда и приятнейшие. Никакой самодостаточности от сценографии нет вообще – всё подчинено актёру и тому, что он делает на сцене. Сейчас смотреть такое можно только из антропологического что ли интереса.
Могу только сказать, что некоторые моменты по визуальному – такой кинематограф хороший, но в целом всё давно в прошлом.
Ещё утром сходил по всем трём городским пространствам выставки «До – Между – После», в основе которой лежат процессы, окружающие театр. От зрительского ожидания и репетиций до пост-театра и чего-то конечного через антракт. Потому, соответственно, и есть три части на трёх разных площадках.
Разложение выставки – потенциально сильный жест для выхода в город и окружающую среду, с чем фестиваль, кажется, и стремиться работать. Сейчас вот не вышло.
«До» кажется самой посредственной и пустой частью. Помещение 5х5 с картинами по стенам – в основном мрачный пост-Дега с балеринами. Продают украшения на месте, что в контексте хоть и имеет место быть, но остаётся брошенным мотивом.
Экспозиция «Между» расположена в баре. Сначала, честно, я и не понял, что она там есть – развешанные по периметру заведения картины никак не дают себя опознать среди его антуража. Это, с одной стороны, и есть то встраивание в город, с которым ждешь встречи, но, с другой, можно ли фиксировать здесь как искусство то, что не дает в конечном счёте себя опознать таковым? И это даже не ускользание от зрительского внимания, но простая халатность.
Завершающая часть «После» вторит первой, возвращая нас к самому театру. Здесь больше места, больше работ, но по-прежнему никак не работающих вовне себя. Это пространство, где работы заточены на себя и всё.
Просто сейчас я условно сравниваю всё это с «Театром взаимных действий», перформанс которых смотрел на десятилетии «Гаража» – там также идёт работа с документом (сейчас он скорее фиктивный), пространством и далее, но столь верно сохраняя пропорции в отношении места и уважительно работая с ним, что не могу просто оставаться вне этого посыла.
Разложение выставки – потенциально сильный жест для выхода в город и окружающую среду, с чем фестиваль, кажется, и стремиться работать. Сейчас вот не вышло.
«До» кажется самой посредственной и пустой частью. Помещение 5х5 с картинами по стенам – в основном мрачный пост-Дега с балеринами. Продают украшения на месте, что в контексте хоть и имеет место быть, но остаётся брошенным мотивом.
Экспозиция «Между» расположена в баре. Сначала, честно, я и не понял, что она там есть – развешанные по периметру заведения картины никак не дают себя опознать среди его антуража. Это, с одной стороны, и есть то встраивание в город, с которым ждешь встречи, но, с другой, можно ли фиксировать здесь как искусство то, что не дает в конечном счёте себя опознать таковым? И это даже не ускользание от зрительского внимания, но простая халатность.
Завершающая часть «После» вторит первой, возвращая нас к самому театру. Здесь больше места, больше работ, но по-прежнему никак не работающих вовне себя. Это пространство, где работы заточены на себя и всё.
Просто сейчас я условно сравниваю всё это с «Театром взаимных действий», перформанс которых смотрел на десятилетии «Гаража» – там также идёт работа с документом (сейчас он скорее фиктивный), пространством и далее, но столь верно сохраняя пропорции в отношении места и уважительно работая с ним, что не могу просто оставаться вне этого посыла.