Между тем, я тоже ходил на премьерный показ спектакля Лисовского. Здесь, в отличие от тех же «Неявных воздействий», гораздо меньше политической нагрузки, но больше зрительской свободы и собственной отдачи каждого. В чём-то и оно политично, но лишь в дополнение ко всему остальному.
Спектакль по эстетике в целом остаётся в духе «театра post». Уже привычный минимализм в речи и движениях, осознанная инертность и общее действие в зрительском сознании, с которыми Лисовский работает более ангажировано, чем тот же Волкострелов. У него в любом случае приходится быть внутри процесса (от тебя ожидают реплики), тогда как спектакли Волкострелова существуют параллельно твоему пребыванию.
От этого невозможно испытать привычную скуку, с ней работа в принципе не идёт. Фокус с её активности переходит на создание роли, наблюдение за исполнительскими стратегиями каждого. Это, в сущности, про поиск коммуникации, где я, например, «брелок в виде котика из розового синтетического меха, который лежит в сумке».
Разговорного времени, выбор которого основан на случайных действиях, мне и не досталось. Одни говорящие здесь явно проецировали на героя свои переживания и биографию, другие пытались сделать эффектно, а последние от собственной аморфности выдавали старческий бред. Такой вот явный микромир, для которого коммуникация – самый оптимальный инструмент.
Спектакль по эстетике в целом остаётся в духе «театра post». Уже привычный минимализм в речи и движениях, осознанная инертность и общее действие в зрительском сознании, с которыми Лисовский работает более ангажировано, чем тот же Волкострелов. У него в любом случае приходится быть внутри процесса (от тебя ожидают реплики), тогда как спектакли Волкострелова существуют параллельно твоему пребыванию.
От этого невозможно испытать привычную скуку, с ней работа в принципе не идёт. Фокус с её активности переходит на создание роли, наблюдение за исполнительскими стратегиями каждого. Это, в сущности, про поиск коммуникации, где я, например, «брелок в виде котика из розового синтетического меха, который лежит в сумке».
Разговорного времени, выбор которого основан на случайных действиях, мне и не досталось. Одни говорящие здесь явно проецировали на героя свои переживания и биографию, другие пытались сделать эффектно, а последние от собственной аморфности выдавали старческий бред. Такой вот явный микромир, для которого коммуникация – самый оптимальный инструмент.
Самое страшное для потенциального любителя спектаклей Максима Диденко – это объемное количество его просмотренных работ. Недавно в Москве ходил на «Я здесь» по текстам Рубинштейна, привезенного из Новосибирска.
Здесь он в очередной раз работает с телесным пропуском сквозь исполнителей травмирующей русскости и советской боли, как оно было и в «Конармии», и в «Молодой гвардии», да и вообще много где. Честно говоря, от такой скучной и однообразной серьёзности, лишенной его привычной художнической красочности, все более утомительно от переходов из спектакля в спектакль.
Мне кажется, понимание телесности в пластическом исполнении у Диденко уже исчерпывает себя, в особенности при такой производственной интенсивности, потому и копируются структуры, элементы, да и общие схемы спектаклей. То есть, конечно, переходят реально хорошие приёмы, которые по-прежнему лучше половины русского театра, но смотреть из раза в раз одно и то же становится все более травмирующим опытом.
Возвращаясь к «Я здесь», совершенно непонятно, зачем здесь нужен Рубинштейн. На уровне спектакля он оказывается полностью автономен от остального, существующим в отрыве от спектакля. Даже проговариваемое актёрами не становится внятным и глубоким референтом к тексту, коммуникации нет в принципе.
В отличие от большинства его спектаклей, музыку к которым писал И. Кушнир, здесь над ней работал Александр Карпов, сочинивший вообще коробящую вульгарность. В первом акте, например, есть эпизод, где под такой электронный рейв, построенный на массовых отсылках, начинается почти самый активный хореографический эпизод.
Я сразу вспомнил «Чапаева и Пустоту», первый акт которого в принципе выстраивается как рок-концерт, хотя и с большей органичностью и сочетаемостью с визуальным и вербальным. По сути та же самая массовость и общедоступность, но куда менее вульгарные.
Мне «Чапаев и Пустота» в принципе кажется куда более важным спектаклем, хотя бы потому, что в нем Диденко говорит о той же боли не прямо и серьезно, а сквозь постмодернизм текста Виктора Пелевина и колоритные, стильные визуальные образы. В таких проектах он как режиссёр гораздо интереснее работает, не ограничиваясь телом.
Здесь он в очередной раз работает с телесным пропуском сквозь исполнителей травмирующей русскости и советской боли, как оно было и в «Конармии», и в «Молодой гвардии», да и вообще много где. Честно говоря, от такой скучной и однообразной серьёзности, лишенной его привычной художнической красочности, все более утомительно от переходов из спектакля в спектакль.
Мне кажется, понимание телесности в пластическом исполнении у Диденко уже исчерпывает себя, в особенности при такой производственной интенсивности, потому и копируются структуры, элементы, да и общие схемы спектаклей. То есть, конечно, переходят реально хорошие приёмы, которые по-прежнему лучше половины русского театра, но смотреть из раза в раз одно и то же становится все более травмирующим опытом.
Возвращаясь к «Я здесь», совершенно непонятно, зачем здесь нужен Рубинштейн. На уровне спектакля он оказывается полностью автономен от остального, существующим в отрыве от спектакля. Даже проговариваемое актёрами не становится внятным и глубоким референтом к тексту, коммуникации нет в принципе.
В отличие от большинства его спектаклей, музыку к которым писал И. Кушнир, здесь над ней работал Александр Карпов, сочинивший вообще коробящую вульгарность. В первом акте, например, есть эпизод, где под такой электронный рейв, построенный на массовых отсылках, начинается почти самый активный хореографический эпизод.
Я сразу вспомнил «Чапаева и Пустоту», первый акт которого в принципе выстраивается как рок-концерт, хотя и с большей органичностью и сочетаемостью с визуальным и вербальным. По сути та же самая массовость и общедоступность, но куда менее вульгарные.
Мне «Чапаев и Пустота» в принципе кажется куда более важным спектаклем, хотя бы потому, что в нем Диденко говорит о той же боли не прямо и серьезно, а сквозь постмодернизм текста Виктора Пелевина и колоритные, стильные визуальные образы. В таких проектах он как режиссёр гораздо интереснее работает, не ограничиваясь телом.
Сейчас, спустя две недели включенного письма, хочется дать небольшое ревью по поводу «Dance open» как фестиваля-институции и неудачных попытках его репрезентации, потому как про сами спектакли я уже в принципе всё сказал – было жутко.
Мне кажется, всем понятно, что к балетной констелляции всегда формулируют одни и те же претензии, типа замкнутости и местами чрезмерной иерархии, или несостоятельности живого, выходящего за рамки искусства высказывания. И, кажется, с этим восприятием фестивали и призваны бороться, размыкая границы такого балетного примитивизма. Ну, так оно должно работать в адекватных институциях, а у «Dance open» получается ровно обратное, хотя они, безусловно, и верят в свою правоту. Имея достаточно широкую аудиторию и возможность построения с ней коммуникации, да и хоть какой-то резонанс в традиционных медиа, они, тем не менее, продолжают поддерживать эту балетную условность в отрыве от реальности. Фестиваль, таким образом, транслирует то, чего и стремится избежать.
В своих соц. сетях они радостно заявляют, «что балет вышел из резервации чистого искусства в широкое общественное пространство», вот только сами не понимают, как такое пространство работает. Чтобы не провоцировать конфликта, когда, например, лекцию Татьяны Кузнецовой со своим ручным конвоем прервал Николай Цискаридзе, организаторы пишут благодарности карающему неверных ректору. А после этого ещё и удаляют комментарий с единственной на тот момент содержательной информацией по поводу лекции, то есть, получаются, делают попросту все, чтобы их балет остался привычно непререкаемым стандартом.
И это всё, конечно, очень грустно, но вполне закономерно после заявления и самого ректора АРБ на лекции: «Я пять лет положил на то, чтобы к улице Зодчего Росси, к этой школе на пушечный выстрел не подъехал никто и не посмел бы ничего пошатнуть в ней». По-моему, на фоне ярого политического битья по искусству давно можно понять, что оборонительная ко всему внешнему позиция, не допускающая сторонней критики, несостоятельна в корне. Только путем открытой коммуникации и допуска к балетному миру других остаётся возможным хоть что-то похожее на развитие.
И, честно говоря, при должных условиях я бы и такую отрешенность от реальности принял в качестве политической позиции, в особенности пока политическое в России остаётся таким же гнойным. Но тогда, наверное, стоило бы показать что-то большее, чем слабое на хореографию художественное мельтешение с разнузданным эго. Здесь же не было ни мощной режиссуры, ни отпетой хореографии, кроме как на последнем вечере – только полное стыда дружелюбие.
Искусственность и ссученная дружба – это вообще главные эмоции фестиваля на протяжении почти каждого спектакля. Какой-то невменяемый идиотизм, для которого ни технических, ни художественных решений не достает для производства достойного материала. И он, к тому же, по преимуществу обращён назад: балетная реконструкция, работы двадцатилетней давности и возвращение к началу американского балета – это всё классно, но только в меру. В случае же, когда программа целого фестиваля оказывается ретроспекцией, не ставящей историю под вопрос, возникает сомнение о как таковой возможности для высказывания.
http://apollonia.today/live/dance-open/
Мне кажется, всем понятно, что к балетной констелляции всегда формулируют одни и те же претензии, типа замкнутости и местами чрезмерной иерархии, или несостоятельности живого, выходящего за рамки искусства высказывания. И, кажется, с этим восприятием фестивали и призваны бороться, размыкая границы такого балетного примитивизма. Ну, так оно должно работать в адекватных институциях, а у «Dance open» получается ровно обратное, хотя они, безусловно, и верят в свою правоту. Имея достаточно широкую аудиторию и возможность построения с ней коммуникации, да и хоть какой-то резонанс в традиционных медиа, они, тем не менее, продолжают поддерживать эту балетную условность в отрыве от реальности. Фестиваль, таким образом, транслирует то, чего и стремится избежать.
В своих соц. сетях они радостно заявляют, «что балет вышел из резервации чистого искусства в широкое общественное пространство», вот только сами не понимают, как такое пространство работает. Чтобы не провоцировать конфликта, когда, например, лекцию Татьяны Кузнецовой со своим ручным конвоем прервал Николай Цискаридзе, организаторы пишут благодарности карающему неверных ректору. А после этого ещё и удаляют комментарий с единственной на тот момент содержательной информацией по поводу лекции, то есть, получаются, делают попросту все, чтобы их балет остался привычно непререкаемым стандартом.
И это всё, конечно, очень грустно, но вполне закономерно после заявления и самого ректора АРБ на лекции: «Я пять лет положил на то, чтобы к улице Зодчего Росси, к этой школе на пушечный выстрел не подъехал никто и не посмел бы ничего пошатнуть в ней». По-моему, на фоне ярого политического битья по искусству давно можно понять, что оборонительная ко всему внешнему позиция, не допускающая сторонней критики, несостоятельна в корне. Только путем открытой коммуникации и допуска к балетному миру других остаётся возможным хоть что-то похожее на развитие.
И, честно говоря, при должных условиях я бы и такую отрешенность от реальности принял в качестве политической позиции, в особенности пока политическое в России остаётся таким же гнойным. Но тогда, наверное, стоило бы показать что-то большее, чем слабое на хореографию художественное мельтешение с разнузданным эго. Здесь же не было ни мощной режиссуры, ни отпетой хореографии, кроме как на последнем вечере – только полное стыда дружелюбие.
Искусственность и ссученная дружба – это вообще главные эмоции фестиваля на протяжении почти каждого спектакля. Какой-то невменяемый идиотизм, для которого ни технических, ни художественных решений не достает для производства достойного материала. И он, к тому же, по преимуществу обращён назад: балетная реконструкция, работы двадцатилетней давности и возвращение к началу американского балета – это всё классно, но только в меру. В случае же, когда программа целого фестиваля оказывается ретроспекцией, не ставящей историю под вопрос, возникает сомнение о как таковой возможности для высказывания.
http://apollonia.today/live/dance-open/
Посмотрел интервью 1981 года, взятое у Мерса Каннингема и Джона Кейджа. Это хорошо упакованная беседа, за тридцать две минуты которой проясняется специфика их совместной работы. И каждый раз, когда пожилой Кейдж говорит об искусстве, становится внутренне тяжело, то ли от веса каждого слова, то ли от уверенности в его собственной правоте.
«We began to see close relation not only between movement and music, but between space and time»
https://m.youtube.com/watch?v=ZNGpjXZovgk
https://m.youtube.com/watch?v=ZNGpjXZovgk
Посмотрел отложенную “Left Right Left Right” Александра Экмана в исполнении NDT2. На его сайте написано, что постановка “revolves around concentration, timing and rhythm”, что в принципе соотносимо с любым танцем и заложено в движение изначально. То есть, исходя из этого, мне хотелось какой-то сторонней проработки, которой в конечном счете и не хватило.
И вновь возвращаясь к “Dance open”, движения хореографа полностью вписываются в уже описанный мною принцип повсеместного дружелюбия. Поэтому смотреть, как здесь в очередной раз с этим работают, попросту неинтересно. Даже не везде органичной смотрится сильная экспрессия с широкими жестами и криками, – частыми стилевыми атрибутами Экмана, – учитывая монохром в костюмах, сильное затемнение и отсутсвие декораций.
Оттого и заметно, как отличаются связки с ярко выраженной эмоцией и движением на фоне сценической пустоты от более сдержанных эпизодов. Последние впечатляют куда больше. И хотя мне в целом такое кажется чрезмерно скучным, элементы на беговых дорожках точно мощнее говорят о концентрации, времени и ритме, чем остальное.
https://www.youtube.com/watch?v=A7_4lbU75QY
И вновь возвращаясь к “Dance open”, движения хореографа полностью вписываются в уже описанный мною принцип повсеместного дружелюбия. Поэтому смотреть, как здесь в очередной раз с этим работают, попросту неинтересно. Даже не везде органичной смотрится сильная экспрессия с широкими жестами и криками, – частыми стилевыми атрибутами Экмана, – учитывая монохром в костюмах, сильное затемнение и отсутсвие декораций.
Оттого и заметно, как отличаются связки с ярко выраженной эмоцией и движением на фоне сценической пустоты от более сдержанных эпизодов. Последние впечатляют куда больше. И хотя мне в целом такое кажется чрезмерно скучным, элементы на беговых дорожках точно мощнее говорят о концентрации, времени и ритме, чем остальное.
https://www.youtube.com/watch?v=A7_4lbU75QY
Опубликовал большой текст о том, как строится пушкинский миф у ДАП. Это, понятное дело, не про театр, а про поэзию, но, учитывая политику нашей страны, и на таком материале есть место для жесткой спекуляции:
http://bit.ly/2FoMD53
http://bit.ly/2FoMD53
syg.ma
«Его Господь где хочет — там пасет!». Пушкинский миф в поэзии Дмитрия Александровича Пригова
О том, как сложились отношения двух поэтов.