И продолжая про Жолдака — чудесный распрекрасный разговор с ним от 2013 года при модерации прекрасной расчудесной Марины Давыдовой. Какой он всё-таки великолепный и какие они оба всё-таки приятнейшие. Такое прямо чистое удовольствие, смотреть всем.
https://www.youtube.com/watch?v=IDbNO6dja3g
https://www.youtube.com/watch?v=IDbNO6dja3g
YouTube
Мастер-класс Андрия Жолдака
Мастер-класс режиссёра Андрия Жолдака на "Платформе". Модератор - театральный критик Марина Давыдова.
Посмотрел сегодня «Лулу» в постановке Дмитрия Чернякова от 15-го года. Слушайте, еле досмотрел прославленного это вашего Чернякова. Такая чудовищная тягомотина, бесконечно и предельно скучно. То есть я хочу здесь быть максимально верно понятным; вот я писал в декабре эссе про скуку (получилось прекрасно, почитайте http://dystopia.me/skuka/), и склонен думать и верить, следуя мысли Зонтаг, что самое прекрасное современное искусство — и есть самое скучное. Ну это на основе обывательского здравого смысла проверяется: певица луна это весело и задорно, или как там — меланхолично и загадочно, в любом случае, провоцирует на быструю эмоцию. А вот опера — это скучно и хуй высидишь. Певицу луну забудут послезавтра и правильно сделают, а опера — на века, хотя тут, конечно, главную роль играют скорее механизмы памяти, которые у интеллектуалов работают совсем иначе, чем у массового человека. То есть когда я говорю, что это скучно, это значит ровно то, что написано, и только это — это скучно. А то язык же так работает, что говоришь «скучно», и все сразу думают: ага, шлак, проходим мимо. Совсем не шлак.
Вот этот стеклянный лабиринт на сцене, вот эта модель работы с пространством, когда главные герои играют всё время только на передней части сцены, а стеклянный лабиринт в глубине используется только мимансом, какой-то такой отчётливый психологизм, — за всем этим ведь наверняка лежит какая-то мощная режиссёрская проработка. Но вам, милые мои, не повезло, и вилисов-идиот любит визуальный театр. И поэтому я еле досмотрел эту постановку, а теперь жду когда у меня появится ещё шесть свободных часов, чтобы посмотреть «Лулу» же в постановке Оливье Пи, а затем и Варликовского, у которого главную партию поёт Ханниган, вот там уж точно не заскучаешь.
Наверное такой способ режиссуры работает для любителей не-яркого психологического театра. Наверное, это хорошо для всех людей, которые просто хотят прийти послушать оперу, и чтобы происходящее на сцене не сильно отвлекало. Но когда ты смотришь дома на маленьком макбуке, всё работает иначе, поэтому продолжаем смотреть Уилсона, а также сегодня из дюссельдорфского театра Шаушпильхаус прислали под покровом ночи «Процесс» Могучего, который я не имею права никуда выкладывать и которым вас сейчас всех дразню, там вот сколько радости для глаз, а.
https://vk.com/video-129481581_456239133
Вот этот стеклянный лабиринт на сцене, вот эта модель работы с пространством, когда главные герои играют всё время только на передней части сцены, а стеклянный лабиринт в глубине используется только мимансом, какой-то такой отчётливый психологизм, — за всем этим ведь наверняка лежит какая-то мощная режиссёрская проработка. Но вам, милые мои, не повезло, и вилисов-идиот любит визуальный театр. И поэтому я еле досмотрел эту постановку, а теперь жду когда у меня появится ещё шесть свободных часов, чтобы посмотреть «Лулу» же в постановке Оливье Пи, а затем и Варликовского, у которого главную партию поёт Ханниган, вот там уж точно не заскучаешь.
Наверное такой способ режиссуры работает для любителей не-яркого психологического театра. Наверное, это хорошо для всех людей, которые просто хотят прийти послушать оперу, и чтобы происходящее на сцене не сильно отвлекало. Но когда ты смотришь дома на маленьком макбуке, всё работает иначе, поэтому продолжаем смотреть Уилсона, а также сегодня из дюссельдорфского театра Шаушпильхаус прислали под покровом ночи «Процесс» Могучего, который я не имею права никуда выкладывать и которым вас сейчас всех дразню, там вот сколько радости для глаз, а.
https://vk.com/video-129481581_456239133
(Не про театр пост, а про кинцо двойной, извините ради бога.) Какая материя: только чтоб вылезти из дома, пошли сегодня втроём с дружочком сахарным мальчишкой на «Лунный свет». Дружочек кинофил, смотрел второй раз и заливал восторгами: а как вот тут тонко сделано, а как вот тут. Я терпел как животное, однажды только прервал и сказал: ты когда театр хороший смотреть начнёшь, тогда поймёшь, что такое натуральный восторг от визуального продукта. Ну он стал плеваться, руками махать: что ты, мол, театр це химера, эфемерное, вот великое кино помнят все, а великий театр — что, театралы только помнят, а вот кино на века. Ну не знаю как на века, вот Вагнера и сейчас ставят, а вот в Александринке Мейерхольдовский «Маскарад» столетней давности реанимировали, но это всё такое. Аргумент легковесный из разряда «а вот у леди гаги миллиард фолловеров в твиттере, а у роберта уилсона пять тысяч, ага, съел? кто тут популярный инфлюэнсер?» Ну и так далее. Чем проще в культурный продукт проникнуть, тем влиятельней для массового человека он будет, тоже мне новость.
«Лунный свет» в целом приятный, совсем не скучные два часа; самое прекрасное в фильме, кажется, сделал оператор: всё красиво и как на открытках. Только что это такое? Из чего фильм сделан? Из сюжета (то бишь нарративного сценария), рассказанного абсолютно конвенциональным визуальным языком, ни капельки не отличающимся от остальных перебивающегося между мейнстримом и фестивалем типа фильмов. Что в этом неожиданного? — вот это меня занимает. Зачем тратить два часа, чтобы почувствовать те же самые многажды уже прочувствованные эмоции: жалость, сострадание, радость узнавания, ужас от уличной негро-культуры и т.д. и т.п. Сколько таких историй было? Миллиард.
Я хотя к кинематографу теперь всерьёз и не отношусь, но всё же посматриваю кое-чего и уж за какой-то минимум фестивального кина ответить могу. Чем они занимаются? Это странное копошение в моделях повествования или топорной игре на зрительских эмоциях. Кино в его усреднённом широкозрительном варианте безнадежно, мне думается, от современного театра отстало: оно занимается тем, чем занимался театр сто лет назад и чем сейчас занимаются только в самых замшелых театральных коробках: мимесисом. Переносом реальности на экран, рассказыванием историй из жизни (какое-нибудь «прибытие» и всякие «аватары» ведь тоже про человеческую жизнь и человеческие истории). То есть когда Rimini Protokoll выводят 50 человек на улицы в наушниках и натурально меняют их жизнь за два часа, — и это театр, — вот идите поищите кино с похожим опытом; да чисто из-за разности медиаплатформ не найдёте. Да и бог бы с ним, с мимесисом; самое тоскливое во всём этом, что это делается абсолютно идентичным визуальным языком. Модный фестивальный фильм ты узнаешь на пятнадцатой секунде; голливуд — уже не третьей. Характерные режиссёрские стили не пробивают эту стену идентичности, они просто пишут разным почерком, но одной и той же ручкой на одном и том же листе. Самый интересный театр сегодня (как я это вижу) — формалистский, максимально противопоставляющий себя реальности: Фритш, Кастеллуччи, Марталер, Уилсон, Крымов даже с Могучим какие-нибудь. Потому что у людей с тонким чувством реальности, как, опять же, я это вижу, наступила уже давно некоторая усталость от литературности, от сюжетов и историй. Может быть это я свои проблемы на вселенную проецирую, окей, ну так вот мне лично хочется формальных экспериментов. Нового визуального языка. Я уверен, что в кино где-то такое есть, я просто не насмотрен, так вот я каждый раз в таком посте про кино спрашиваю: милые, а покажите мне, где сейчас рождаются новые визуальные условности в кинематографе? И мне ничего не говорят, а потом говорят: ой, да ты не шаришь, а вот посмотри Долана или Озона, ну как прекрасно, а? Да прекрасно, конечно, я обожаю французских пидорасов, но только я всё это уже тысячу раз видел, всю эту меланхоличную гомосексуальную чувственность на заблюренной плёнке. Тоска чудовищная.
«Лунный свет» в целом приятный, совсем не скучные два часа; самое прекрасное в фильме, кажется, сделал оператор: всё красиво и как на открытках. Только что это такое? Из чего фильм сделан? Из сюжета (то бишь нарративного сценария), рассказанного абсолютно конвенциональным визуальным языком, ни капельки не отличающимся от остальных перебивающегося между мейнстримом и фестивалем типа фильмов. Что в этом неожиданного? — вот это меня занимает. Зачем тратить два часа, чтобы почувствовать те же самые многажды уже прочувствованные эмоции: жалость, сострадание, радость узнавания, ужас от уличной негро-культуры и т.д. и т.п. Сколько таких историй было? Миллиард.
Я хотя к кинематографу теперь всерьёз и не отношусь, но всё же посматриваю кое-чего и уж за какой-то минимум фестивального кина ответить могу. Чем они занимаются? Это странное копошение в моделях повествования или топорной игре на зрительских эмоциях. Кино в его усреднённом широкозрительном варианте безнадежно, мне думается, от современного театра отстало: оно занимается тем, чем занимался театр сто лет назад и чем сейчас занимаются только в самых замшелых театральных коробках: мимесисом. Переносом реальности на экран, рассказыванием историй из жизни (какое-нибудь «прибытие» и всякие «аватары» ведь тоже про человеческую жизнь и человеческие истории). То есть когда Rimini Protokoll выводят 50 человек на улицы в наушниках и натурально меняют их жизнь за два часа, — и это театр, — вот идите поищите кино с похожим опытом; да чисто из-за разности медиаплатформ не найдёте. Да и бог бы с ним, с мимесисом; самое тоскливое во всём этом, что это делается абсолютно идентичным визуальным языком. Модный фестивальный фильм ты узнаешь на пятнадцатой секунде; голливуд — уже не третьей. Характерные режиссёрские стили не пробивают эту стену идентичности, они просто пишут разным почерком, но одной и той же ручкой на одном и том же листе. Самый интересный театр сегодня (как я это вижу) — формалистский, максимально противопоставляющий себя реальности: Фритш, Кастеллуччи, Марталер, Уилсон, Крымов даже с Могучим какие-нибудь. Потому что у людей с тонким чувством реальности, как, опять же, я это вижу, наступила уже давно некоторая усталость от литературности, от сюжетов и историй. Может быть это я свои проблемы на вселенную проецирую, окей, ну так вот мне лично хочется формальных экспериментов. Нового визуального языка. Я уверен, что в кино где-то такое есть, я просто не насмотрен, так вот я каждый раз в таком посте про кино спрашиваю: милые, а покажите мне, где сейчас рождаются новые визуальные условности в кинематографе? И мне ничего не говорят, а потом говорят: ой, да ты не шаришь, а вот посмотри Долана или Озона, ну как прекрасно, а? Да прекрасно, конечно, я обожаю французских пидорасов, но только я всё это уже тысячу раз видел, всю эту меланхоличную гомосексуальную чувственность на заблюренной плёнке. Тоска чудовищная.
И я вот в связи со всем этим не перестаю думать про «Дау» Хржановского. Так сильно думаю, что вот только что пересмотрели его «4». Конечно, великий фильм, и даже есть какие-то непонятные зачатки нового визуального языка, которые существуют, правда, только в виде операторских приёмов. Понятно, что их вместе с Сорокиным интересует скорее процессуальность и разломы дискурсов, а не картинка, но как же бесконечно интересно, что будет в визуальном смысле в том, что выйдет как фильм по итогам этих божественных съёмок. Поторопите их там уже кто-нибудь, а.
А вот смотрите какое ещё прекрасное выступление Жолдака, на этот раз на Новой сцене Александринки в 2015 году. Мощнейший мужчина какой, а. Квантовые актёры-собаки, господи спаси. Смотрите все обязательно, торжество и карнавал.
https://vk.com/video-129481581_456239135
https://vk.com/video-129481581_456239135
Милые-приятные! Самое время узнать, что 10, 11, 12, 13 и 14 марта вилисов постдраматический будет как голодное животное безостановочно прямоэфирить с пермского театрального фестиваля «Пространство режиссуры», на который меня как скандального и резонансного 21-летнего театрального критика [читать, громко хохоча] благолюбезно аккредитовали в прекрасном «Театре-Театре» + «Сцене-Молот». По итогам будет, я надеюсь, как минимум два текста в лучшем русском театральном журнале под предводительством М. Давыдовой, но это потом, — а вот прямо в эти пять дней что ожидается: много-много постов с традиционными для здеся отзывами на спектакли, конспектами лекций и мастер-классов, публичное поругание русских режиссёров, видео с места преступления и много другого приятного. Это всё будет где: в театральном нашем с вами телеграм-канале, в доппельгангере этого канала на просторах вк (https://vk.com/apolloniada), а также в инстаграм-филиале (https://www.instagram.com/paragvaev/), где, очевидно, самое место для фото, видео и лайв-эфирчиков. Имейте это всё в виду, и потом не говорите мне, что я вас не предупреждал, потому что я всё время только и делаю, что предупреждаю.
#впд_прореж
Так, вилисов постдраматический выземлился прямо в город культурной пертурбации и первым делом не попал на брифинг к открытию «Пространства режиссуры»; вася неуиноуен: такое у поезда расписание. Вторым делом не попал на лабораторию молодой режиссуры, а потому пара приветственных слов: организация фестиваля для аккредитованных резонансных критиков — золотое чудо, всё уплочено, еле отговорился, чтобы меня на вокзале не встречали и не везли в гостиницу. Приятное за приятным: только зашёл, и в коридоре два мужчины беседуют на французском. «эксьюзе муа, ма франсэ э трэ маль, мэ кес-кю ву фэт?», — сам с собой объясняюсь на подходах. В поезде тоже ехали какие-то французы, но они в Улан-Удэ из Владивостока. Зачем? Бог им судья. Я только не понимаю, правда, зачем театральных журналистов селить в отель, где номер/сутки начинается от $45. Будь моя воля, я бы театральных журналистов селил в бараки, кормил один раз в день овсом, а по вечерам заходил бы к ним с палкой, ходил бы по рядам, в глаза их наглые заглядывал и спрашивал бы каждого: «У, сволочь. Смотришь? Что ж вы, скоты, наделали», — имея в виду индустрию театральной критики. Слава богу, меня никто не допускает к организации театральных фестивалей.
Что сегодня ожидается: сплошные всё французы («Барокко» театра NoNo), Кулябин со своими «#сонетамишекспира», а потом обсуждение с Должанским. *радужная тематическая шутка для в этом месте должна быть* Ещё ожидается видеопоказ «Трёх сестёр» Кулябина же, но они идут почти пять часов, а их в программе поставили так, что они на три с половиной часа наезжают на французов. Ну а какой человек в своём уме так предательски отнесётся к галантной республике етс етс, так что вот.
Так, вилисов постдраматический выземлился прямо в город культурной пертурбации и первым делом не попал на брифинг к открытию «Пространства режиссуры»; вася неуиноуен: такое у поезда расписание. Вторым делом не попал на лабораторию молодой режиссуры, а потому пара приветственных слов: организация фестиваля для аккредитованных резонансных критиков — золотое чудо, всё уплочено, еле отговорился, чтобы меня на вокзале не встречали и не везли в гостиницу. Приятное за приятным: только зашёл, и в коридоре два мужчины беседуют на французском. «эксьюзе муа, ма франсэ э трэ маль, мэ кес-кю ву фэт?», — сам с собой объясняюсь на подходах. В поезде тоже ехали какие-то французы, но они в Улан-Удэ из Владивостока. Зачем? Бог им судья. Я только не понимаю, правда, зачем театральных журналистов селить в отель, где номер/сутки начинается от $45. Будь моя воля, я бы театральных журналистов селил в бараки, кормил один раз в день овсом, а по вечерам заходил бы к ним с палкой, ходил бы по рядам, в глаза их наглые заглядывал и спрашивал бы каждого: «У, сволочь. Смотришь? Что ж вы, скоты, наделали», — имея в виду индустрию театральной критики. Слава богу, меня никто не допускает к организации театральных фестивалей.
Что сегодня ожидается: сплошные всё французы («Барокко» театра NoNo), Кулябин со своими «#сонетамишекспира», а потом обсуждение с Должанским. *радужная тематическая шутка для в этом месте должна быть* Ещё ожидается видеопоказ «Трёх сестёр» Кулябина же, но они идут почти пять часов, а их в программе поставили так, что они на три с половиной часа наезжают на французов. Ну а какой человек в своём уме так предательски отнесётся к галантной республике етс етс, так что вот.
#впд_прореж
Всё-таки заглянул на видеопоказ «Трёх сестёр» Кулябина, отсмотрел первый акт. Первые минут десять поразительно: приём с жестовым языком очень мощно работает. Но потом как-то всё скисает. То есть давайте будем максимально точны: это только первый акт, надо бежать на NoNo, и я надеюсь, что всё-таки выпрошу видеозапись у приятных людей и отсмотрю полностью. Но пока довольно странное впечатление; кажется, что это спектакль одного приёма. Убери вот этот жестовый язык — и что получится? Ну МХАТ такой с айпадами и селфипалками. То есть и какие-то спектакли Уилсона или там Фритша можно назвать спектаклями приёма(ов), но тут уже нужно индивидуально выяснять, сколько этот приём держит по времени. Не знаю, что там такое происходит дальше, но с такими вводными мне не думается, что это оправданно на четыре с половиной часа растягивать. Но реакция пока предварительная. Сижу в фойе большой сцены, слушаю как наверху репетируют Барокко. Мимо прошла женщина в черном и гриме распрекрасная. Вертится много неприятно-шумных молодых людей, театральные студенты что ли. Будущие резиденты спектаклей Театра Модернъ, спаси господи.
Всё-таки заглянул на видеопоказ «Трёх сестёр» Кулябина, отсмотрел первый акт. Первые минут десять поразительно: приём с жестовым языком очень мощно работает. Но потом как-то всё скисает. То есть давайте будем максимально точны: это только первый акт, надо бежать на NoNo, и я надеюсь, что всё-таки выпрошу видеозапись у приятных людей и отсмотрю полностью. Но пока довольно странное впечатление; кажется, что это спектакль одного приёма. Убери вот этот жестовый язык — и что получится? Ну МХАТ такой с айпадами и селфипалками. То есть и какие-то спектакли Уилсона или там Фритша можно назвать спектаклями приёма(ов), но тут уже нужно индивидуально выяснять, сколько этот приём держит по времени. Не знаю, что там такое происходит дальше, но с такими вводными мне не думается, что это оправданно на четыре с половиной часа растягивать. Но реакция пока предварительная. Сижу в фойе большой сцены, слушаю как наверху репетируют Барокко. Мимо прошла женщина в черном и гриме распрекрасная. Вертится много неприятно-шумных молодых людей, театральные студенты что ли. Будущие резиденты спектаклей Театра Модернъ, спаси господи.
#впд_прореж
Слушайте, это не пространство режиссуры, а пространство русофобии вилисова какое-то. Объясняю: был на «Barocco» Сержа Нуаеля из французского театра NoNo (в «театре-театре», правда, не определились: в программе фестиваля так, а в программке спектакля — «BaroKKo»), а сразу после этого — на «#сонетахшекспира» Кулябина, а затем и на его «обсуждении», что меня окончательно раздербанило. Про сонеты будет отдельный следующий ругательный пост сейчас же, а пока про французов.
Я чуть не умер. Спектакль идёт в фойе второго этажа, выделено прямоугольное пространство примерно 15х70 метров, хотя цифры сильно примерные, просто представьте пропорции. По обеим длинным сторонам этого прямоугольника — зрители: с одной стороны три ряда, с другой два. И вот на этом вытянутом пространстве и происходит спектакль. В заднем краю расположен оркестр, дирижирует женщина. Перформеры появляются в основном с той же стороны, проходят через огромную подвешенную картинную раму и идут. Спектакль весь и построен на вот этом движении с одного края в другой, довольно мало статичных сцен. Такой спектакль-променад, только променадируют исполнители, а не зрители. Тут странно что-то писать: как говорится, это надо видеть, потому что театр концентрированно визуальный, даже формальный: всё в свете, музыке, хореографии, пластике, а не в тексте. Хотя текст тоже есть, но он бессюжетный, такая почти чистая энергия языка, прозо-поэтические всплески на темы смерти, любви и угасания.
Много в спектакле поют: обычными распевочками и оперными голосами, есть даже контртенор (!!!!), который звучит просто фантастически. Оперная троица — лысые мужчины с красными усами-бородами в чёрных пышно-юбочных костюмах, сетчатых колготках и в туфлях на шпильке. Самый мощный, наверное, образ из всего спектакля.
Так вот где пространство русофобии-то: спектакль сделан как международный проект и в разных местах ставился по-разному. Здесь, в Перми, к нему приделаны большие куски тексты на русском языке в переводе Марины Вершининой. Этот текст и говорят, и поют. Во-первых, распевка русского текста русскими актёрами в этом конкретном спектакле делает его немножко похожим на казахстанский мюзикл. Не очень сильно, но иногда становится стыдно. Во-вторых, русские актёры какие-то вообще не такие, кособокие. Просто невозможно их видеть рядом с вот этими выправленными французами, у которых у каждого внутри будто железный стержень. Самое главное — в глазах, конечно, у этих — сосредоточенность, они все «там», а пермские или крутят зенки туда-сюда, или просто тупо смотрят в одном место, потому что «так сказали». Но это всё такие рассуждения, поверхностные. Суть претензии в том, что в этом конкретном спектакле нет такой энергии от российских перформеров, какая идёт от французских.
В остальном же какой безупречно красивый спектакль, я как будто в раю побывал. Такая ритуальная уилсониада, просто невозможно. Ещё бы русских убрать, и вообще чудо. Будет текст в «Театре.», надеюсь, ждите.
Слушайте, это не пространство режиссуры, а пространство русофобии вилисова какое-то. Объясняю: был на «Barocco» Сержа Нуаеля из французского театра NoNo (в «театре-театре», правда, не определились: в программе фестиваля так, а в программке спектакля — «BaroKKo»), а сразу после этого — на «#сонетахшекспира» Кулябина, а затем и на его «обсуждении», что меня окончательно раздербанило. Про сонеты будет отдельный следующий ругательный пост сейчас же, а пока про французов.
Я чуть не умер. Спектакль идёт в фойе второго этажа, выделено прямоугольное пространство примерно 15х70 метров, хотя цифры сильно примерные, просто представьте пропорции. По обеим длинным сторонам этого прямоугольника — зрители: с одной стороны три ряда, с другой два. И вот на этом вытянутом пространстве и происходит спектакль. В заднем краю расположен оркестр, дирижирует женщина. Перформеры появляются в основном с той же стороны, проходят через огромную подвешенную картинную раму и идут. Спектакль весь и построен на вот этом движении с одного края в другой, довольно мало статичных сцен. Такой спектакль-променад, только променадируют исполнители, а не зрители. Тут странно что-то писать: как говорится, это надо видеть, потому что театр концентрированно визуальный, даже формальный: всё в свете, музыке, хореографии, пластике, а не в тексте. Хотя текст тоже есть, но он бессюжетный, такая почти чистая энергия языка, прозо-поэтические всплески на темы смерти, любви и угасания.
Много в спектакле поют: обычными распевочками и оперными голосами, есть даже контртенор (!!!!), который звучит просто фантастически. Оперная троица — лысые мужчины с красными усами-бородами в чёрных пышно-юбочных костюмах, сетчатых колготках и в туфлях на шпильке. Самый мощный, наверное, образ из всего спектакля.
Так вот где пространство русофобии-то: спектакль сделан как международный проект и в разных местах ставился по-разному. Здесь, в Перми, к нему приделаны большие куски тексты на русском языке в переводе Марины Вершининой. Этот текст и говорят, и поют. Во-первых, распевка русского текста русскими актёрами в этом конкретном спектакле делает его немножко похожим на казахстанский мюзикл. Не очень сильно, но иногда становится стыдно. Во-вторых, русские актёры какие-то вообще не такие, кособокие. Просто невозможно их видеть рядом с вот этими выправленными французами, у которых у каждого внутри будто железный стержень. Самое главное — в глазах, конечно, у этих — сосредоточенность, они все «там», а пермские или крутят зенки туда-сюда, или просто тупо смотрят в одном место, потому что «так сказали». Но это всё такие рассуждения, поверхностные. Суть претензии в том, что в этом конкретном спектакле нет такой энергии от российских перформеров, какая идёт от французских.
В остальном же какой безупречно красивый спектакль, я как будто в раю побывал. Такая ритуальная уилсониада, просто невозможно. Ещё бы русских убрать, и вообще чудо. Будет текст в «Театре.», надеюсь, ждите.
#впд_прореж
Ну и про Кулябина. «#сонетышекспира» высидел с трудом. Прямо сзади меня, кресло-в-кресло сидел Роман Должанский и стерёг, чтобы никто не ушел. Прямо после спектакля было обсуждение с ним и актёрами. У зала были вопросы в духе «расскажите, как вам удалось добиться успеха?» и восторженные комментарии. Одна женщина увидела в этом спектакле замечательный пример поэтической философии. Или философской поэтики. Я точно не помню. Помню только, что это замечательно и даже очень. Другая женщина сказала, что она в таком шоке, что если бы даже сегодня уехала, ей бы хватило. Очень, мол, понравилось, и спасибо всем причастным. Ну, подумал я, — то женщины, они такие, им можно. Потом в бой пошли молодые люди. Молодые! Не советские сумасшедшие на теме высокой нравственности. Кому-то группа перформеров запала в сердце и будет там теперь жить, другой тоже в большом восторге. И третий, и пятый.
Господи, спаси вилисова.
Я вот что думаю. Спектакль Тимофея Кулябина по сонетам Шекспира, поставленный в 2014 году, — предельно, катастрофически вульгарная работа. И язык людей, которым это понравилось («запало в сердце» етс) демонстрирует это даже лучше, чем сам спектакль. Коротенько фрейм постановки: на сцене условно-старинная комната в разрезе с тремя окнами, зеркалом, шкафчиком и роялем; сбоку от комнате, то есть за стеной, два работника сидят и едят доширак, периодически по команде меняя в рамках комнаты мебель. Такая трансгрессия за пределы спектакля, хаха. Внутри комнаты же происходит непрекращающееся романтическое соитие душ трёх пар молодых людей разного пола пополам. Происходит это нарочито медленно, под фортепианную и скрипичную музыку — медленную, тихую и романтически-драматичную. Очень мало речи вслух — спектакль пластически-хореографический, за танцы отвечали два парня из Диалог-Данс. То есть чисто внешне это такой современный танец: все в свободных серых костюмах и платьях, босиком, медленно и нарочито двигаются, мало говорят. При этом единственная выразительная хореографическая сценка спизжена из «Cafe Müller» Бауш: где два мужика перекидываются женщиной. Всё остальное маловыразительные движения на тему приложения ладони ко лбу.
Всё это сделано, как я уже сказал, под такую открыточную музыку: Рахманинов, Шуберт, Перселл. Когда звучит My heart in the highlands Пярта — причём только закольцованное вступление без вокала, — это как будто анекдот, как смехопанорама. Вот под эту музыку молодые люди медленно двигаются, обнимаются, целуются — всё это м е д л е н н н о. В начале я подумал, что это постмодерн, что дальше будет какой-то подвыверт, потому что ну нельзя так всерьез. Ничего подобного: эта созерцательная романтика продолжалась час. Потом начался в каком-то смысле фарш, когда мальчики начали кидать девочек об пол и обливать водой агрессивно под какой-то нойз, — и тут появилась надежда, что спектакль выйдет на новый уровень, но нихуя, он возвращается к тому же — к тихой фортепианной музыке и медленной любовной пластике.
Я давно подозревал, что именно так выглядит представление Кулябина об изящной красоте. Стоит ли говорить, что это было бы уместно в 1960-х, да и то только в России, но никак не в середине 2010-х. Ну это то же самое, что читать с трибуны любовную лирику Блока, по-детски подвывая. Вот эта чудовищная, унылая гетеросексуальная чувственность — я думал, от неё уже давно всех людей с более-менее адекватным современности вкусом тошнит вишнёвыми косточками, — так нет же. Ну то есть тошнит, конечно, но Кулябин, видимо, в разряд этих людей не входит. Ну это было понятно, в общем. И обладание альтернативной моделью чувственности его не спасает, видимо. И спектакль не спасает выход за собственные пределы, вот этот приём с монтажниками, прерывающими ход действия. И к чему эти хэштеги? Имеется в виду дуальность сакрального и профанного? Мол, «в современном мире культура девальвируется, всё сводится к тегам в твиттере»? Ну так это конечно так, но кто же станет всерьёз об этом вслух говорить.
Чудовищный ужас, короче.
Ну и про Кулябина. «#сонетышекспира» высидел с трудом. Прямо сзади меня, кресло-в-кресло сидел Роман Должанский и стерёг, чтобы никто не ушел. Прямо после спектакля было обсуждение с ним и актёрами. У зала были вопросы в духе «расскажите, как вам удалось добиться успеха?» и восторженные комментарии. Одна женщина увидела в этом спектакле замечательный пример поэтической философии. Или философской поэтики. Я точно не помню. Помню только, что это замечательно и даже очень. Другая женщина сказала, что она в таком шоке, что если бы даже сегодня уехала, ей бы хватило. Очень, мол, понравилось, и спасибо всем причастным. Ну, подумал я, — то женщины, они такие, им можно. Потом в бой пошли молодые люди. Молодые! Не советские сумасшедшие на теме высокой нравственности. Кому-то группа перформеров запала в сердце и будет там теперь жить, другой тоже в большом восторге. И третий, и пятый.
Господи, спаси вилисова.
Я вот что думаю. Спектакль Тимофея Кулябина по сонетам Шекспира, поставленный в 2014 году, — предельно, катастрофически вульгарная работа. И язык людей, которым это понравилось («запало в сердце» етс) демонстрирует это даже лучше, чем сам спектакль. Коротенько фрейм постановки: на сцене условно-старинная комната в разрезе с тремя окнами, зеркалом, шкафчиком и роялем; сбоку от комнате, то есть за стеной, два работника сидят и едят доширак, периодически по команде меняя в рамках комнаты мебель. Такая трансгрессия за пределы спектакля, хаха. Внутри комнаты же происходит непрекращающееся романтическое соитие душ трёх пар молодых людей разного пола пополам. Происходит это нарочито медленно, под фортепианную и скрипичную музыку — медленную, тихую и романтически-драматичную. Очень мало речи вслух — спектакль пластически-хореографический, за танцы отвечали два парня из Диалог-Данс. То есть чисто внешне это такой современный танец: все в свободных серых костюмах и платьях, босиком, медленно и нарочито двигаются, мало говорят. При этом единственная выразительная хореографическая сценка спизжена из «Cafe Müller» Бауш: где два мужика перекидываются женщиной. Всё остальное маловыразительные движения на тему приложения ладони ко лбу.
Всё это сделано, как я уже сказал, под такую открыточную музыку: Рахманинов, Шуберт, Перселл. Когда звучит My heart in the highlands Пярта — причём только закольцованное вступление без вокала, — это как будто анекдот, как смехопанорама. Вот под эту музыку молодые люди медленно двигаются, обнимаются, целуются — всё это м е д л е н н н о. В начале я подумал, что это постмодерн, что дальше будет какой-то подвыверт, потому что ну нельзя так всерьез. Ничего подобного: эта созерцательная романтика продолжалась час. Потом начался в каком-то смысле фарш, когда мальчики начали кидать девочек об пол и обливать водой агрессивно под какой-то нойз, — и тут появилась надежда, что спектакль выйдет на новый уровень, но нихуя, он возвращается к тому же — к тихой фортепианной музыке и медленной любовной пластике.
Я давно подозревал, что именно так выглядит представление Кулябина об изящной красоте. Стоит ли говорить, что это было бы уместно в 1960-х, да и то только в России, но никак не в середине 2010-х. Ну это то же самое, что читать с трибуны любовную лирику Блока, по-детски подвывая. Вот эта чудовищная, унылая гетеросексуальная чувственность — я думал, от неё уже давно всех людей с более-менее адекватным современности вкусом тошнит вишнёвыми косточками, — так нет же. Ну то есть тошнит, конечно, но Кулябин, видимо, в разряд этих людей не входит. Ну это было понятно, в общем. И обладание альтернативной моделью чувственности его не спасает, видимо. И спектакль не спасает выход за собственные пределы, вот этот приём с монтажниками, прерывающими ход действия. И к чему эти хэштеги? Имеется в виду дуальность сакрального и профанного? Мол, «в современном мире культура девальвируется, всё сводится к тегам в твиттере»? Ну так это конечно так, но кто же станет всерьёз об этом вслух говорить.
Чудовищный ужас, короче.
#впд_прореж
Так, милята, а вот э литл бит оф фото-видео со вчерашнего «Barocco» Сержа Нуаеля: https://vk.com/wall-129481581_333
Так, милята, а вот э литл бит оф фото-видео со вчерашнего «Barocco» Сержа Нуаеля: https://vk.com/wall-129481581_333
#впд_прореж
Вышел со спектакля «Транссиб» мастерской Брусникина. Пришлось стоять, да ещё в самом последнем углу, неизвестно почему. В зале было чудовищно душно, в последние двадцать минут пришёл Мильграм, прижал меня к стене и так стоял до конца. Зал ревел от восторга, хлопали через каждое слово. Сейчас сижу в аудитории, где некие педагоги школы-студии МХАТ Великородная и Васильева — молодые девчушки — впаривают студентам и актёрам какую-то туфту про энергию и заземление в ногах, подают импульсы и говорят «типа» через каждое слово. Мастер-класс называется. Сейчас буду ругаться.
Спектакль «Транссиб» имеет отношение к документальному театру. Двадцать два или сколько их там переформеров вместе с Брусникиным ехали в поезде от Москвы до Владивостока и собирали материал. Материал заключается в чём: в историях и характерных образных особенностях пассажиров, которые им встречались. Образы все максимально типические, к слову. Дед-инженер, бабка за социализм, гопник, средний интеллигент, фифа-бизнесвумен етс ест. Это вряд ли можно поставить в упрёк спектаклю: массовый человек и есть типический, этим он и омерзителен.
Давайте так мы это сформулируем. На самом деле, спектакль как спектакль, как проведённые два часа, — прекрасный. То есть не замечательный, не потрясающий, — прекрасный. Не скучно, хохотушки через каждые пять минут. Лёгкий политический флёр, ядрёная социальщина и так далее. Но что в этом толку? Я исхожу — в своей личной сельской критической системе имени вилисова — из того, что произведение искусства хорошо, если оно неожиданно. Если оно ожиданно, оно должно быть сделано на максимально возможном уровне ремесла. Это предельно спорная позиция, пусть так и будет.
Я всё это видел: если одеть молодую студентку в бабку в платке, и она будет говорить искажённым старушечьим голосом — ну это будет гарантированно смешно; ну я не представляю такого обстоятельства, при котором такой приём мог бы провалиться. Так вот спектакль построен на такого рода приёмах, и все смеются, и мне смешно, иногда очень смешно, но я запрещаю себе смеяться над таким, потому что это слишком просто. Такое демократическое искусство, сценки из жизни для ширнармасс. И какой такой документ открывает этот документальный спектакль? Трудно представить человека который бы не знал все эти типажи и их ебучие истории. Единственное, что здесь это доведено до большего уровня аутентичности за счёт обильной обсценщины и голосовых модификаций. Но это такие картинки с выставки, а не документальное откровение.
И да: меня тошнит от бытового минимализма. Этот уебанский вечный чёрный задник, эти деликатно расставленные стулья и лавочки, эти музыкальные инструметы на сцене (господи: песни, рэп и пародия на самый популярный клип Dakh Daughters — выглядит как капустник). Сжечь, сжечь, сжечь. Вот эта уверенность, что актёры сделают всё, — да они омерзительны, эти актёры, сияющая актёрская молодость это чудовищно, люди без комплексов которые всё могут, насрал бы на лицо. Театр без людей — самый лучший театр. Извините бога ради, что в такой пафос скатился.
Короче: спектакль крепко средний, но как же заебали такие крепко-средние спектакли, которые вызывают приступы истерической радости у средне-интеллектуальной ожидающей публики.
Вышел со спектакля «Транссиб» мастерской Брусникина. Пришлось стоять, да ещё в самом последнем углу, неизвестно почему. В зале было чудовищно душно, в последние двадцать минут пришёл Мильграм, прижал меня к стене и так стоял до конца. Зал ревел от восторга, хлопали через каждое слово. Сейчас сижу в аудитории, где некие педагоги школы-студии МХАТ Великородная и Васильева — молодые девчушки — впаривают студентам и актёрам какую-то туфту про энергию и заземление в ногах, подают импульсы и говорят «типа» через каждое слово. Мастер-класс называется. Сейчас буду ругаться.
Спектакль «Транссиб» имеет отношение к документальному театру. Двадцать два или сколько их там переформеров вместе с Брусникиным ехали в поезде от Москвы до Владивостока и собирали материал. Материал заключается в чём: в историях и характерных образных особенностях пассажиров, которые им встречались. Образы все максимально типические, к слову. Дед-инженер, бабка за социализм, гопник, средний интеллигент, фифа-бизнесвумен етс ест. Это вряд ли можно поставить в упрёк спектаклю: массовый человек и есть типический, этим он и омерзителен.
Давайте так мы это сформулируем. На самом деле, спектакль как спектакль, как проведённые два часа, — прекрасный. То есть не замечательный, не потрясающий, — прекрасный. Не скучно, хохотушки через каждые пять минут. Лёгкий политический флёр, ядрёная социальщина и так далее. Но что в этом толку? Я исхожу — в своей личной сельской критической системе имени вилисова — из того, что произведение искусства хорошо, если оно неожиданно. Если оно ожиданно, оно должно быть сделано на максимально возможном уровне ремесла. Это предельно спорная позиция, пусть так и будет.
Я всё это видел: если одеть молодую студентку в бабку в платке, и она будет говорить искажённым старушечьим голосом — ну это будет гарантированно смешно; ну я не представляю такого обстоятельства, при котором такой приём мог бы провалиться. Так вот спектакль построен на такого рода приёмах, и все смеются, и мне смешно, иногда очень смешно, но я запрещаю себе смеяться над таким, потому что это слишком просто. Такое демократическое искусство, сценки из жизни для ширнармасс. И какой такой документ открывает этот документальный спектакль? Трудно представить человека который бы не знал все эти типажи и их ебучие истории. Единственное, что здесь это доведено до большего уровня аутентичности за счёт обильной обсценщины и голосовых модификаций. Но это такие картинки с выставки, а не документальное откровение.
И да: меня тошнит от бытового минимализма. Этот уебанский вечный чёрный задник, эти деликатно расставленные стулья и лавочки, эти музыкальные инструметы на сцене (господи: песни, рэп и пародия на самый популярный клип Dakh Daughters — выглядит как капустник). Сжечь, сжечь, сжечь. Вот эта уверенность, что актёры сделают всё, — да они омерзительны, эти актёры, сияющая актёрская молодость это чудовищно, люди без комплексов которые всё могут, насрал бы на лицо. Театр без людей — самый лучший театр. Извините бога ради, что в такой пафос скатился.
Короче: спектакль крепко средний, но как же заебали такие крепко-средние спектакли, которые вызывают приступы истерической радости у средне-интеллектуальной ожидающей публики.
#впд_прореж
Слушайте, ну вот какое потрясающее чудо, а. Утром был на «Транссибе»: сценографический минимализм, всё вывозят актёры, спектакль основан на документах в широком смысле, — чудовищная в своей середнячковости работа. После круглого стола про молодую режиссуру (следующим постом будет кратенький конспект) сел в первый ряд на спектакль «Неокончательный портрет» питерского «Театра поколений». Режиссёров аж четверо: Данила Корогодский, Эберхард Кёлер, Кристофер Баррека и Валентин Левицкий. Что это такое было: сценографический минимализм, всё вывозят актёры, спектакль основан на документах в широком смысле, — то есть всё то же самое, что и в транссибе, — но господи, какой бесконечно великолепный спектакль, и великолепный он именно в своей нетипичности.
Сделана постановка к 90-летию со дня рождения Зиновия Корогодского. Зиновий Корогодский появляется на сцене из маленького старого чемодана: его куклу вытаскивают и ставят на стол. Кукла не просто кукла, а в смысле театральная марионетка, со всеми этими палками и так далее. Сделана кукла прекрасно просто. И начинается.
Здесь очень мощно работает документальность. В начале Данила Корогодский, сын режиссёра, которому спектакль посвящен, выходит на сцену — как рядовой человек, кстати, с бейджем участника фестиваля, — и рассказывает историю, как шестеро амбалов пришли в театр и взяли З.Я. И потом в зал входят два амбала в масках и, обсуждая пирожки, тоже хватают Данилу Корогодского, толкают его на стул, уходят. Затем, когда кукла уже функционирует, выходит пожилая актриса, которая вспоминает работу с Корогодским и обнимает и целует куклу, а потом танцует с ней. Вот это что-то поразительное, такое возвращение мёртвого к жизни, пробирает очень.
Кристаллизуется максимально моя главная претензия ко всему на планете: вот вроде бы спектакль сделан почти из того же, из чего и брусникинский транссиб: есть танцы, песни, пластика, анекдоты и шутейки, простенький свет и живой ударник на сцене. Но всё это сделано на уровне выше типического: непривычные шутки, непривычная манера движения и группировка в танце, неожиданная вообще интонация с песней ближе к концу спектакля и так далее — вот это всё анти-вульгарно, и поэтому это так хорошо и прекрасно. Не знаю, будет ли запись, будет ли ездить по городам, если ещё не ездил, но запомните название и бегите, если увидите. Спасибо неизбывное команде.
Капелька видео — https://vk.com/wall-129481581_336
Слушайте, ну вот какое потрясающее чудо, а. Утром был на «Транссибе»: сценографический минимализм, всё вывозят актёры, спектакль основан на документах в широком смысле, — чудовищная в своей середнячковости работа. После круглого стола про молодую режиссуру (следующим постом будет кратенький конспект) сел в первый ряд на спектакль «Неокончательный портрет» питерского «Театра поколений». Режиссёров аж четверо: Данила Корогодский, Эберхард Кёлер, Кристофер Баррека и Валентин Левицкий. Что это такое было: сценографический минимализм, всё вывозят актёры, спектакль основан на документах в широком смысле, — то есть всё то же самое, что и в транссибе, — но господи, какой бесконечно великолепный спектакль, и великолепный он именно в своей нетипичности.
Сделана постановка к 90-летию со дня рождения Зиновия Корогодского. Зиновий Корогодский появляется на сцене из маленького старого чемодана: его куклу вытаскивают и ставят на стол. Кукла не просто кукла, а в смысле театральная марионетка, со всеми этими палками и так далее. Сделана кукла прекрасно просто. И начинается.
Здесь очень мощно работает документальность. В начале Данила Корогодский, сын режиссёра, которому спектакль посвящен, выходит на сцену — как рядовой человек, кстати, с бейджем участника фестиваля, — и рассказывает историю, как шестеро амбалов пришли в театр и взяли З.Я. И потом в зал входят два амбала в масках и, обсуждая пирожки, тоже хватают Данилу Корогодского, толкают его на стул, уходят. Затем, когда кукла уже функционирует, выходит пожилая актриса, которая вспоминает работу с Корогодским и обнимает и целует куклу, а потом танцует с ней. Вот это что-то поразительное, такое возвращение мёртвого к жизни, пробирает очень.
Кристаллизуется максимально моя главная претензия ко всему на планете: вот вроде бы спектакль сделан почти из того же, из чего и брусникинский транссиб: есть танцы, песни, пластика, анекдоты и шутейки, простенький свет и живой ударник на сцене. Но всё это сделано на уровне выше типического: непривычные шутки, непривычная манера движения и группировка в танце, неожиданная вообще интонация с песней ближе к концу спектакля и так далее — вот это всё анти-вульгарно, и поэтому это так хорошо и прекрасно. Не знаю, будет ли запись, будет ли ездить по городам, если ещё не ездил, но запомните название и бегите, если увидите. Спасибо неизбывное команде.
Капелька видео — https://vk.com/wall-129481581_336
#впд_прореж
Круглый стол был в середине дня, посвящённый молодой режиссуре в российском театре. Модератором был Должанский, сдерживающий себя от неприлично продолжительных восторгов в адрес Кулябина; помимо были: Федянина, Барыкина, Брандт, Лоевский, Шаинян, Джурова. Два часа милые приятные люди беседовали.
— С молодыми режиссёрами проблем нет. Геронтофилия российского театра почти изжита (правда, не во всех сегментах). Возраст входа в профессию всё время снижается; Кулябин — феномен: ещё нет 32, а уже вон чего; всё это происходит благодаря, в числе прочего, расшатыванию системы советского репертуарного театра. (В скобках отмечу, что вчера Серж Нуайель после Barocco нахваливал всё русское и посетовал, что вот они во Франции потеряли репертуарный театр, а нам, мол, надо беречь. Чтобы побольше театров модернъ было, видимо.)
— Активно идёт процесс культурной децентрализации; ещё три года назад на любом московском фестивале по человеку было понятно, на каком расстоянии от Москвы город, откуда он приехал, — теперь непонятно. Молодые режиссёры всё чаще начинают в провинции.
— Самое благостное моему уху сформулировала Ольга Федянина: лабораторизация и увеличение массы читок и эскизов спектаклей — это, конечно, хорошо и приятно, но из этого дела молодой режиссёр выбирается без понимания важности цельной работы, законченности, да и вообще — формы. Потому что с текстом-то они все работать умеют, а форму и вообще визуальный театр в рот ебали, что персонально для меня — главный фактор раздражения в адрес современного российского театра.
— В музыкальном театр (опера, балет, модернданс) всё хуже, потому что Кейджа за три копейки не поставишь и так далее. По карт-бланшам из драматических театров в оперу приходят старики и делают чудовищные вещи, лучше бы дома сидели.
Круглый стол был в середине дня, посвящённый молодой режиссуре в российском театре. Модератором был Должанский, сдерживающий себя от неприлично продолжительных восторгов в адрес Кулябина; помимо были: Федянина, Барыкина, Брандт, Лоевский, Шаинян, Джурова. Два часа милые приятные люди беседовали.
— С молодыми режиссёрами проблем нет. Геронтофилия российского театра почти изжита (правда, не во всех сегментах). Возраст входа в профессию всё время снижается; Кулябин — феномен: ещё нет 32, а уже вон чего; всё это происходит благодаря, в числе прочего, расшатыванию системы советского репертуарного театра. (В скобках отмечу, что вчера Серж Нуайель после Barocco нахваливал всё русское и посетовал, что вот они во Франции потеряли репертуарный театр, а нам, мол, надо беречь. Чтобы побольше театров модернъ было, видимо.)
— Активно идёт процесс культурной децентрализации; ещё три года назад на любом московском фестивале по человеку было понятно, на каком расстоянии от Москвы город, откуда он приехал, — теперь непонятно. Молодые режиссёры всё чаще начинают в провинции.
— Самое благостное моему уху сформулировала Ольга Федянина: лабораторизация и увеличение массы читок и эскизов спектаклей — это, конечно, хорошо и приятно, но из этого дела молодой режиссёр выбирается без понимания важности цельной работы, законченности, да и вообще — формы. Потому что с текстом-то они все работать умеют, а форму и вообще визуальный театр в рот ебали, что персонально для меня — главный фактор раздражения в адрес современного российского театра.
— В музыкальном театр (опера, балет, модернданс) всё хуже, потому что Кейджа за три копейки не поставишь и так далее. По карт-бланшам из драматических театров в оперу приходят старики и делают чудовищные вещи, лучше бы дома сидели.
#впд_прореж
Совсем коротко про «Электру» Кулябина. Я вот его ругаю, ругаю, но вы не обращайте внимания: у меня незакрытый гештальт после того, как я про него непозволительно для себя положительный текст в Buro24/7 написал, до сих пор корю за минутную слабость. Но сегодня ругать не буду, буду наоборот.
Спектакль дичайшей силы. Очень качественно сделанное пространство аэропорта (хотя я уже не люблю миметичные функциональные пространства так же, как декорации в конвенциональных оперных театрах, но это мои загонеточки). Девушка, играющая Электру, мощнейшая. Просто бомба. Как она с голосом работает — вот это самое главное, вытягивает спектакль. Удручает, что трагедию играют в драматической манере, но как ещё в 2010-х. Убитый любовник весь в крови, выкатывающийся на багажной ленте, — адок, девушка на первом ряду закрывалась руками.
Снова открыточная музыка (ну то есть лакримоза на трагичных моментах, алло) и эта гиперстранная придумка с вставками из популярной физики + цитаты нобелевских лауреатов, — но это бог с ним, вкус Кулябину отказывает регулярно. Впрочем, я вот думал до сих пор, что это режиссёр без эстетической программы, просто с интеллектуально-концептуальными построениями, но сегодня на Электре задумался: а может быть, вот эта чудовищная эклектика с популярной музыкой и дешманской пластикой и танцами на фоне такой топорной европейскости в манере актёров, — может это и есть такая специальная его эстетика? Фиг знает, честное слово.
Спектакль же прекрасный, аплодировал стоя долго. Лишний повод порадоваться, что я не ангажирован и не зря плююсь от его спектаклей, когда плююсь. Это, кстати, был последний показ «Электры» вообще. В театре наций снимают из репертуара.
Совсем коротко про «Электру» Кулябина. Я вот его ругаю, ругаю, но вы не обращайте внимания: у меня незакрытый гештальт после того, как я про него непозволительно для себя положительный текст в Buro24/7 написал, до сих пор корю за минутную слабость. Но сегодня ругать не буду, буду наоборот.
Спектакль дичайшей силы. Очень качественно сделанное пространство аэропорта (хотя я уже не люблю миметичные функциональные пространства так же, как декорации в конвенциональных оперных театрах, но это мои загонеточки). Девушка, играющая Электру, мощнейшая. Просто бомба. Как она с голосом работает — вот это самое главное, вытягивает спектакль. Удручает, что трагедию играют в драматической манере, но как ещё в 2010-х. Убитый любовник весь в крови, выкатывающийся на багажной ленте, — адок, девушка на первом ряду закрывалась руками.
Снова открыточная музыка (ну то есть лакримоза на трагичных моментах, алло) и эта гиперстранная придумка с вставками из популярной физики + цитаты нобелевских лауреатов, — но это бог с ним, вкус Кулябину отказывает регулярно. Впрочем, я вот думал до сих пор, что это режиссёр без эстетической программы, просто с интеллектуально-концептуальными построениями, но сегодня на Электре задумался: а может быть, вот эта чудовищная эклектика с популярной музыкой и дешманской пластикой и танцами на фоне такой топорной европейскости в манере актёров, — может это и есть такая специальная его эстетика? Фиг знает, честное слово.
Спектакль же прекрасный, аплодировал стоя долго. Лишний повод порадоваться, что я не ангажирован и не зря плююсь от его спектаклей, когда плююсь. Это, кстати, был последний показ «Электры» вообще. В театре наций снимают из репертуара.
#впд_прореж
Ну и самое главное впечатление дня: выхожу утром из гостиницы, собираюсь как идиот идти к «счастью не за горами» и на берегу Камы встречаю двух женщин, говорящих на французском. А для меня — чтоб вы знали — заговорить с любым человеком, — это вот лучше в ГУЛАГ, я даже аптеки ищу супермаркетного типа, чтобы с фармацевтами не общаться. Ну я набрал воздуха, чтоб хватило на «экскьюзе муа, пё-же парле ан англэ авэк ву?», а затем оказалось, что женщина, которая таки запросто может говорить со мной на английском — Марион Кутрис, автор текста к великому спектаклю Barocco, на котором я был вчера, а заодно и исполнитель главной роли Смерти. Она вот как раз из этого марсельского театра NoNo. Вторая женщина я не знаю кто была, спросила только на френче у Марион, мол, актёр ли я, ну та пояснила, что критик. В итоге напросился на совместную прогулку, шли по набережной, потом мимо церквей-мечетей, галереи, двадцать минут беседовали на общие театральные материи. Она видела #конституциюрф Гурфинкеля, очень, говорит, понравилось. Я пожаловался на отсутствие хорошего визуального театра в России и достаточность молодого политического, она сказала, что это (политическое высказывание то есть) здесь очень релевантно, в отличие от Франции, где оно not so urgent. Хотел задвинуть про Ле Пен, но был деликатен. Хвалила русских актёров, говорила в ответ на мои восторги, что спектакль их не только в России видеть необычно, но и для Франции это совсем не рядовая штука. Максимально приятная женщина, просто золото. А как она играла — я чуть не умер. Господи, вот же бывает всякое.
Ну и самое главное впечатление дня: выхожу утром из гостиницы, собираюсь как идиот идти к «счастью не за горами» и на берегу Камы встречаю двух женщин, говорящих на французском. А для меня — чтоб вы знали — заговорить с любым человеком, — это вот лучше в ГУЛАГ, я даже аптеки ищу супермаркетного типа, чтобы с фармацевтами не общаться. Ну я набрал воздуха, чтоб хватило на «экскьюзе муа, пё-же парле ан англэ авэк ву?», а затем оказалось, что женщина, которая таки запросто может говорить со мной на английском — Марион Кутрис, автор текста к великому спектаклю Barocco, на котором я был вчера, а заодно и исполнитель главной роли Смерти. Она вот как раз из этого марсельского театра NoNo. Вторая женщина я не знаю кто была, спросила только на френче у Марион, мол, актёр ли я, ну та пояснила, что критик. В итоге напросился на совместную прогулку, шли по набережной, потом мимо церквей-мечетей, галереи, двадцать минут беседовали на общие театральные материи. Она видела #конституциюрф Гурфинкеля, очень, говорит, понравилось. Я пожаловался на отсутствие хорошего визуального театра в России и достаточность молодого политического, она сказала, что это (политическое высказывание то есть) здесь очень релевантно, в отличие от Франции, где оно not so urgent. Хотел задвинуть про Ле Пен, но был деликатен. Хвалила русских актёров, говорила в ответ на мои восторги, что спектакль их не только в России видеть необычно, но и для Франции это совсем не рядовая штука. Максимально приятная женщина, просто золото. А как она играла — я чуть не умер. Господи, вот же бывает всякое.
#впд_прореж
Господи, вышел со спектакля «Кармен. Начало» высшей школы сценических искусств мастерской К. Райкина. Режиссёр и хореограф некий Р. Мамин. Сумасшедшие идиоты. Блять, как будто не было всех этих семидесяти лет современного европейского театра, спасибо за билет в засранное прошлое. Знаете, что зрителя ожидает в начале? Фанерные чёрные кубы и ряд молодых людей: парни в черных рубашках и рваных джинсах, девушки — в КРАСНО-ЧЁРНЫХ ПЛАТЬЯХ. Указано, что в этом спектакле есть ХУДОЖНИК ПО КОСТЮМАМ. Карикатурные цыганки у него на сцене в 2017 году. Они действительно поют какие-то испанские куплеты. И действительно щёлкают кастаньетами. И прыгают. И орут. Потом свет гаснет, а через полминутки появляются девы в джинсовых шортах и сетчатых колготках. Такие, знаете, нарочито сексуализированные, из 2005-го. Они символизируют собой зло. А маленькая девушка в простом платье символизирует добро. Злые девушки выходят с алюминиевыми банками в руках и — о ужас — пьют из них, а потом торжествующе поднимают вверх: это как бы символизирует алкоголизацию молодого населения России, а также профанизацию всех ценностей высокой культуры. И вот час такого чудовищного шлака под громкую фонограмму Бизе. В конце, как положено, мальчик и девушка романтически целуются: нарочито медленно и так, знаете, деликатно: высокие чувства. А потом будущей кармен клеют на башку розу, и она игриво улыбается, закуривая электронную сигарету. Советские женщины в зале ревели, на Корогодском вчера так не аплодировали, как тут.
Почему это происходит? Кто позволяет этому происходить? Какой бессмысленный ужас после такого охватывает, почему все люди, за это ответственные, просто не пойдут делать табуретки? Можно делать красивые табуретки и зарабатывать этим на жизнь. Хотя бы что-то после себя оставишь приличное, на табуретках тоже могут сидеть безумные советские бабы и громко радоваться. Больше всего обидно за приличного все-таки композитора Бизе: и без того 99% постановок оперы «Кармен» состоят из карикатурных цыган в красных платьях, так тут ещё и сумасшедшие русские тут со своими танцами-манцами. Единственный приличный момент: девушка, которая играла то ли мать, то ли воспитательницу юной Кармен, — довольно чудесная и почти не вульгарная. Хоть что-то.
Господи, спаси вилисова от беспощадного русского театра.
Господи, вышел со спектакля «Кармен. Начало» высшей школы сценических искусств мастерской К. Райкина. Режиссёр и хореограф некий Р. Мамин. Сумасшедшие идиоты. Блять, как будто не было всех этих семидесяти лет современного европейского театра, спасибо за билет в засранное прошлое. Знаете, что зрителя ожидает в начале? Фанерные чёрные кубы и ряд молодых людей: парни в черных рубашках и рваных джинсах, девушки — в КРАСНО-ЧЁРНЫХ ПЛАТЬЯХ. Указано, что в этом спектакле есть ХУДОЖНИК ПО КОСТЮМАМ. Карикатурные цыганки у него на сцене в 2017 году. Они действительно поют какие-то испанские куплеты. И действительно щёлкают кастаньетами. И прыгают. И орут. Потом свет гаснет, а через полминутки появляются девы в джинсовых шортах и сетчатых колготках. Такие, знаете, нарочито сексуализированные, из 2005-го. Они символизируют собой зло. А маленькая девушка в простом платье символизирует добро. Злые девушки выходят с алюминиевыми банками в руках и — о ужас — пьют из них, а потом торжествующе поднимают вверх: это как бы символизирует алкоголизацию молодого населения России, а также профанизацию всех ценностей высокой культуры. И вот час такого чудовищного шлака под громкую фонограмму Бизе. В конце, как положено, мальчик и девушка романтически целуются: нарочито медленно и так, знаете, деликатно: высокие чувства. А потом будущей кармен клеют на башку розу, и она игриво улыбается, закуривая электронную сигарету. Советские женщины в зале ревели, на Корогодском вчера так не аплодировали, как тут.
Почему это происходит? Кто позволяет этому происходить? Какой бессмысленный ужас после такого охватывает, почему все люди, за это ответственные, просто не пойдут делать табуретки? Можно делать красивые табуретки и зарабатывать этим на жизнь. Хотя бы что-то после себя оставишь приличное, на табуретках тоже могут сидеть безумные советские бабы и громко радоваться. Больше всего обидно за приличного все-таки композитора Бизе: и без того 99% постановок оперы «Кармен» состоят из карикатурных цыган в красных платьях, так тут ещё и сумасшедшие русские тут со своими танцами-манцами. Единственный приличный момент: девушка, которая играла то ли мать, то ли воспитательницу юной Кармен, — довольно чудесная и почти не вульгарная. Хоть что-то.
Господи, спаси вилисова от беспощадного русского театра.