#любимовка2018
Я пришла на читку "За белым кроликом" Маши Огневой с опозданием и поразилась звенящей тишине в даже не показавшемся душным помещении Дока, как про это говорится - все как струна? Мест не было, я стояла в предбаннике и только слышала реплики, и видела профили сосредоточенных зрительских лиц.
Стояла и вспоминала S.O.S. Мартынов-Сысоева, а прежде всего Полины Гришиной. Это был плач. Потом говорили про белый стих, а я слышала плач и заговаривание. И второй план Алисы как миф, который культура подсказывает нам взять, чтобы хоть как-то собрать свой мир из растерзанных клочков. Какой-то стержень, который ты ищешь в замирном, далёком,может вот в культуре, потому что в окружающем ты ничего такого не можешь найти. Я вспоминаю Элиота и Джойса, но прежде всего S.O.S. Сторонний миф ищешь, чтобы поговорить о своей боли, найти язык, потому что в реальности, или в реалистическом, о боли не так уж принято говорить. Но о боли можно петь, и можно сочинять пьесы. Катарсическое, правда, возможно тут настолько, насколько лечит время. В этой пьесе есть время, есть десять лет, через которые приезжает мать одной из героинь, восемь, которые драматург держит эту документальную, и личную, историю в себе. Я не знаю, насколько светлый этот кульминационный диалог в конце, когда мама говорит подруге поруганных и убитых девочек, что она все-таки не стала бы проживать другую жизнь, потому что Алена была, и с ней было хорошо. Что альтернативы в голове не возвращают человека и что никто не виноват. Этот утешающий разговор помогает героине (и опосредованно - нам), кажется, не перестать чувствовать свою вину - а дойти в своем метафорическом обсессивном сне до той самой кроличьей норы. Встретиться с пустотой. Помогает перестать сбегать. И начать жить с признанной дырой - дальше.
Одна из актрис на обсуждении спросила, но как же смириться с тем, что виновный не наказан, и даже отпущен, и коррупция явна?
Может, не надо смиряться. Но отпустить и взглянуть в глаза - это же про другое. И протянуть ниточку не к воспоминаниям, а к той и тем, кто иногда снятся кролику и кому снится кролик иногда тоже.
Может, я и наслушалась вчера Вырыпаева...
Я пришла на читку "За белым кроликом" Маши Огневой с опозданием и поразилась звенящей тишине в даже не показавшемся душным помещении Дока, как про это говорится - все как струна? Мест не было, я стояла в предбаннике и только слышала реплики, и видела профили сосредоточенных зрительских лиц.
Стояла и вспоминала S.O.S. Мартынов-Сысоева, а прежде всего Полины Гришиной. Это был плач. Потом говорили про белый стих, а я слышала плач и заговаривание. И второй план Алисы как миф, который культура подсказывает нам взять, чтобы хоть как-то собрать свой мир из растерзанных клочков. Какой-то стержень, который ты ищешь в замирном, далёком,может вот в культуре, потому что в окружающем ты ничего такого не можешь найти. Я вспоминаю Элиота и Джойса, но прежде всего S.O.S. Сторонний миф ищешь, чтобы поговорить о своей боли, найти язык, потому что в реальности, или в реалистическом, о боли не так уж принято говорить. Но о боли можно петь, и можно сочинять пьесы. Катарсическое, правда, возможно тут настолько, насколько лечит время. В этой пьесе есть время, есть десять лет, через которые приезжает мать одной из героинь, восемь, которые драматург держит эту документальную, и личную, историю в себе. Я не знаю, насколько светлый этот кульминационный диалог в конце, когда мама говорит подруге поруганных и убитых девочек, что она все-таки не стала бы проживать другую жизнь, потому что Алена была, и с ней было хорошо. Что альтернативы в голове не возвращают человека и что никто не виноват. Этот утешающий разговор помогает героине (и опосредованно - нам), кажется, не перестать чувствовать свою вину - а дойти в своем метафорическом обсессивном сне до той самой кроличьей норы. Встретиться с пустотой. Помогает перестать сбегать. И начать жить с признанной дырой - дальше.
Одна из актрис на обсуждении спросила, но как же смириться с тем, что виновный не наказан, и даже отпущен, и коррупция явна?
Может, не надо смиряться. Но отпустить и взглянуть в глаза - это же про другое. И протянуть ниточку не к воспоминаниям, а к той и тем, кто иногда снятся кролику и кому снится кролик иногда тоже.
Может, я и наслушалась вчера Вырыпаева...
#любимовка2018
«Иранская конференция», к слову, показалась мне отличной. И наконец-то снова не чистой проповедью. На обсуждении, наоборот, говорили, что это исключительно про интегральную философию, но, кажется, Вырыпаев выстроил такую композицию, которая однозначное прочтение делает невозможным или по крайней мере сама себя норовит перехитрить.
Западную страсть к дебатам, риторическую традицию рациональной аргументации (а где-то и эмоциональной) автор противопоставил не просто восточной мудрости, восточной философии, а - лирике. В финале мы ожидаем какого-то просветленного сообщения, что же это за «секрет», и как можно жить в этом мире, если рядом не соблюдают прав человека, но слышим не сообщение, а стихотворение. Это не ответ на том же языке: чтобы ввести его в дискуссию, нужен комментарий, интерпретация, а смысл ровно в том, что это другой язык совсем, другой уровень, если хотите. Но он не может удовлетворить тех, кто жаждет рационального постижения. То есть можно или «перепрыгнуть» и заговорить на этом другом языке, или остаться без знания точного ответа. Такая апория.
При очевидном склонении к востоку западные фигуры все же не только анекдотичны. Их аргументы часто хочется принять. и высмеивается скорее идея конференции как попытки через речь прийти к цели, практически понятой, и всего за несколько часов прийти к серьезным судьбоносным решениям.
При этом западные персонажи ездят на восток и изменяются, а восточная же героиня вроде как стремится в противовес к Западу – поехала в молодости за Нобелевской премией и приехала сейчас вот после 20 лет домашнего ареста в Европу – но остается самодостаточной, и тогда, к приговору, и сейчас она точно вернется домой. И вроде как это говорит само за себя, то бишь за восток, вот где не информация, а знание, не тяга к приобретательству, а способность отдавать и любовь… но именно нехватка, которую чувствует западный человек, из-за которой он так рвется постичь «иранскую проблему», кажется чуть ли не самой ценной, приводящей к размышлению о божественном. Иранская поэтесса в конце концов стала известной именно на Западе, вот где ее откровение так жаждут – хотя и не всегда и не все понимают. Но – стремятся, а не в этом ли суть.
И нет, путей разрешения иранской проблемы, как ее ни понимай, в пьесе нет. А если понимать как разницу миров, так и вовсе не чувствуется желания ее преодолеть, это различие – фундамент, точка отсчета, потому что точка возникновения вопросов о себе и о другом, без которых человек (западный)) не человек.
Вспоминался Толстой с его непротивлением и тоже пропагандой любви как главного принципа…
«Иранская конференция», к слову, показалась мне отличной. И наконец-то снова не чистой проповедью. На обсуждении, наоборот, говорили, что это исключительно про интегральную философию, но, кажется, Вырыпаев выстроил такую композицию, которая однозначное прочтение делает невозможным или по крайней мере сама себя норовит перехитрить.
Западную страсть к дебатам, риторическую традицию рациональной аргументации (а где-то и эмоциональной) автор противопоставил не просто восточной мудрости, восточной философии, а - лирике. В финале мы ожидаем какого-то просветленного сообщения, что же это за «секрет», и как можно жить в этом мире, если рядом не соблюдают прав человека, но слышим не сообщение, а стихотворение. Это не ответ на том же языке: чтобы ввести его в дискуссию, нужен комментарий, интерпретация, а смысл ровно в том, что это другой язык совсем, другой уровень, если хотите. Но он не может удовлетворить тех, кто жаждет рационального постижения. То есть можно или «перепрыгнуть» и заговорить на этом другом языке, или остаться без знания точного ответа. Такая апория.
При очевидном склонении к востоку западные фигуры все же не только анекдотичны. Их аргументы часто хочется принять. и высмеивается скорее идея конференции как попытки через речь прийти к цели, практически понятой, и всего за несколько часов прийти к серьезным судьбоносным решениям.
При этом западные персонажи ездят на восток и изменяются, а восточная же героиня вроде как стремится в противовес к Западу – поехала в молодости за Нобелевской премией и приехала сейчас вот после 20 лет домашнего ареста в Европу – но остается самодостаточной, и тогда, к приговору, и сейчас она точно вернется домой. И вроде как это говорит само за себя, то бишь за восток, вот где не информация, а знание, не тяга к приобретательству, а способность отдавать и любовь… но именно нехватка, которую чувствует западный человек, из-за которой он так рвется постичь «иранскую проблему», кажется чуть ли не самой ценной, приводящей к размышлению о божественном. Иранская поэтесса в конце концов стала известной именно на Западе, вот где ее откровение так жаждут – хотя и не всегда и не все понимают. Но – стремятся, а не в этом ли суть.
И нет, путей разрешения иранской проблемы, как ее ни понимай, в пьесе нет. А если понимать как разницу миров, так и вовсе не чувствуется желания ее преодолеть, это различие – фундамент, точка отсчета, потому что точка возникновения вопросов о себе и о другом, без которых человек (западный)) не человек.
Вспоминался Толстой с его непротивлением и тоже пропагандой любви как главного принципа…
Forwarded from Любимовка