Посмотрела третий уже спектакль Тьяго Родригеса – и это очень хорошо!
Этот режиссер работает со словом как с материей, на сцене – минимум, и хочется сказать даже, что бедный театр это, но не совсем так. Его театр вроде бы небрежен – и одновременно очень структурирован, такой плавно поток, где все на местах. На Entre des lignes был вообще трюк, когда казалось, что все - импровизация, актер действительно рассказывает, как спектакль не получался, и он приходил к режиссеру и предложил вот что, и пр., и пр., и вот - провал, и люди уходят... а в конце раздал нам тексты этой самой пьесы. Но что самое ценное для меня в этом португальце – что все это идет ненавязчиво, без какой-то там высокой морали и вообще должного быть считанным послания. С тобой делятся настроением и историей, рассказывают – с улыбкой, любовь&(само)ирония, и когда подхватываешь волну – очень хорошо. В "Антонии и Клеопатре" двое актеров на сцене рассказывают о героях и не всегда их воплощают, но пытаются смотреть их глазами, причем во влюбленном перекрестном порядке: Антоний говорит про Клеопатру, а Клеопатра - об Антонии, а потом оба со стороны смотрят на фабулу и персонажей, и говорят то залу, то друг другу. Шекспир здесь одна из точек опоры, вместе с Плутархом, голливудской экранизацией и собственными мыслями. Получилась общая история влюбленности друг в друга - а больше всего в театр. Потому что где еще жест так легко переходит в движение, пересекаются в секунду пространства и судьбы, "шепот" становится "стеной", "моя любовь" – "наполовину мертвым"... И хотя в конце не звучат лежащие там пластинки, и ты не видишь, что там лежат за книжки в столе, в голове продолжаются сплетаться слои, литературные, кино-, исторические мифы и нарративы, и собственный голос.
И чувствуешь себя легко.
Очень советую, в общем!
Этот режиссер работает со словом как с материей, на сцене – минимум, и хочется сказать даже, что бедный театр это, но не совсем так. Его театр вроде бы небрежен – и одновременно очень структурирован, такой плавно поток, где все на местах. На Entre des lignes был вообще трюк, когда казалось, что все - импровизация, актер действительно рассказывает, как спектакль не получался, и он приходил к режиссеру и предложил вот что, и пр., и пр., и вот - провал, и люди уходят... а в конце раздал нам тексты этой самой пьесы. Но что самое ценное для меня в этом португальце – что все это идет ненавязчиво, без какой-то там высокой морали и вообще должного быть считанным послания. С тобой делятся настроением и историей, рассказывают – с улыбкой, любовь&(само)ирония, и когда подхватываешь волну – очень хорошо. В "Антонии и Клеопатре" двое актеров на сцене рассказывают о героях и не всегда их воплощают, но пытаются смотреть их глазами, причем во влюбленном перекрестном порядке: Антоний говорит про Клеопатру, а Клеопатра - об Антонии, а потом оба со стороны смотрят на фабулу и персонажей, и говорят то залу, то друг другу. Шекспир здесь одна из точек опоры, вместе с Плутархом, голливудской экранизацией и собственными мыслями. Получилась общая история влюбленности друг в друга - а больше всего в театр. Потому что где еще жест так легко переходит в движение, пересекаются в секунду пространства и судьбы, "шепот" становится "стеной", "моя любовь" – "наполовину мертвым"... И хотя в конце не звучат лежащие там пластинки, и ты не видишь, что там лежат за книжки в столе, в голове продолжаются сплетаться слои, литературные, кино-, исторические мифы и нарративы, и собственный голос.
И чувствуешь себя легко.
Очень советую, в общем!
http://www.theatre-contemporain.net/biographies/Tiago-Rodigues/videos/ Родригес, между прочим, худрук национального театра Марии II в Лиссабоне. а тут собраны кусочки видео его спектаклей и комментариев к ним.
Вчера ходили на Кристина Риццо, Ad noctum. Риццо (Christian Rizzo) недавно стал худруком хореографического центра Монпелье, и говорят, он умеет себя продавать- что хорошо, потому что позволяет в итоге себе элементы безумия и разные художественные прекрасные странности.
В Ad noctum всего два танцовщика, дуэт (Kerem Gelebek, Julie Guibert) - мужчина и женщина танцуют парные танцы, в основе - танго. Ночь и танец - что, казалось бы, еще надо? Они то сближаются, то отдаляются, движение рождает другое... А в левой части при этом висит куб. Вначале ты вообще не видишь там ничего, только плато сцены, но потом ярко светиться начинает одна реберная вертикаль, лазером прорезая сцену, потом другая; видишь все грани куба, то объемно, то как одну плоскость, свет как дым уходит вверх, а в какой-то момент и вовсе ткань становится прозрачной и видишь всю машинерию внутри, которую до этого там и не подозревал. И ненавязчивый видеомэппинг то на внешние стороны проецирует штрихи и завитки, то - прямо на эти колонки.
Никакого семантического сопоставления плана куба и плана танца нет, но световая партитура (блестящая работа Caty Olive) помогает сакцентировать внимание на определенных движениях, cделать стоп-кадр и запомнить то, что нужно Риццо.
Музыка, специально написанная для этой работы (Pénélope Michel, Nicolas Devos), позволяет обычные движения парных танцев услышать и увидеть как художественный поток, одно высказывание, цельное и структурированное как льющийся текст, где шаг назад, шаг вперед, поворот - это лейтмотивы.
Без видимых швов танго через вальс становится менуэтом, и во второй части (тут уже звучит Арво Пярт) танцовщики даже выходят в костюмах какого-нибудь дворянского собрания, бала. Что-то мистическое есть в их колпаках, но главный фокус- в дыме, самопускающемся от танца из эполет и перчаток. Когда танцовщики уйдут, куб устроит свой световой стробоскопный рок-концерт, но это будет не так эффектно, как повисающая над залом, когда нет уже ни танца, ни музыки, ни специального света, дымка.
В Ad noctum всего два танцовщика, дуэт (Kerem Gelebek, Julie Guibert) - мужчина и женщина танцуют парные танцы, в основе - танго. Ночь и танец - что, казалось бы, еще надо? Они то сближаются, то отдаляются, движение рождает другое... А в левой части при этом висит куб. Вначале ты вообще не видишь там ничего, только плато сцены, но потом ярко светиться начинает одна реберная вертикаль, лазером прорезая сцену, потом другая; видишь все грани куба, то объемно, то как одну плоскость, свет как дым уходит вверх, а в какой-то момент и вовсе ткань становится прозрачной и видишь всю машинерию внутри, которую до этого там и не подозревал. И ненавязчивый видеомэппинг то на внешние стороны проецирует штрихи и завитки, то - прямо на эти колонки.
Никакого семантического сопоставления плана куба и плана танца нет, но световая партитура (блестящая работа Caty Olive) помогает сакцентировать внимание на определенных движениях, cделать стоп-кадр и запомнить то, что нужно Риццо.
Музыка, специально написанная для этой работы (Pénélope Michel, Nicolas Devos), позволяет обычные движения парных танцев услышать и увидеть как художественный поток, одно высказывание, цельное и структурированное как льющийся текст, где шаг назад, шаг вперед, поворот - это лейтмотивы.
Без видимых швов танго через вальс становится менуэтом, и во второй части (тут уже звучит Арво Пярт) танцовщики даже выходят в костюмах какого-нибудь дворянского собрания, бала. Что-то мистическое есть в их колпаках, но главный фокус- в дыме, самопускающемся от танца из эполет и перчаток. Когда танцовщики уйдут, куб устроит свой световой стробоскопный рок-концерт, но это будет не так эффектно, как повисающая над залом, когда нет уже ни танца, ни музыки, ни специального света, дымка.
Пара абзацев про этого красавичка сейчас будет.
Жюльен Госслен отлично использует музыку и держит ритм в своих многочасовых спектаклях, причем музыка живая - но в основном электронная, клубного стиля. В 2666 она то разрастается и повышает градус – ожиданий, напряжения, эмоций вообще, то наоборот сводится к тихим мирным нотам, помогающим переварить то, что видишь и читаешь в титрах (записи об изнасилованных и убитых неизвестно кем сотнях женщин, о чем идет в спектакле, начиная со 2-3 части, речь). Но разлита она везде, и редкие минуты тишины, в которые вход сделан резкий, ощущаются особо.
Пожалуй, именно тихое сопровождение музыки и ее сочетание с титрами понравилось мне особенно. Шумное многоголосое и экраны уже были в "Элементарных частицах" по Уэльбеку, и кино во всю сцену вообще вызывает вопросы (снимают красиво, и на фильм этой команды я бы сходила первая, но на сцене это смотрится как минимум вторично, что обидно). А вот мерное звучание басов, под которое ты читаешь факты из непроизносимого, неприятного, ужасного, а титры в глубине сцены делают их видимыми и неотступными, оставляя твою немоту. И то, что здесь не только сами факты - но и авторский описательный текст временами оставлен, еще больше заставляет задуматься о жизни и жизнях.
Смотрела и думала, что этот прием бы не на fiction, а на исторические, реальные травмы... Пятая часть поставила в этом плане все на свои места. Есть здесь нацистское "детство". И оказывается, что мелкая по масштабу свастика в проекции на задник сцены – действует на удивление сильно.
Интересно, что как режиссеру Госслену хочется работать только с многосюжетными, многотомными текстами. Он выстраивает связи, ставя одних и тех же актеров в разные сцены, например, но в общем здесь совершенно нормально, что линия останавливается где-то посередине, кто-то из артистов не появляется, постоянно вступают совершенно новые лица. Такой срез реальной жизни, и драматургия должна схватить многоплановость и одновременно случайность, длинноты речи и мысли и неожиданные скачки.
Жюльен Госслен отлично использует музыку и держит ритм в своих многочасовых спектаклях, причем музыка живая - но в основном электронная, клубного стиля. В 2666 она то разрастается и повышает градус – ожиданий, напряжения, эмоций вообще, то наоборот сводится к тихим мирным нотам, помогающим переварить то, что видишь и читаешь в титрах (записи об изнасилованных и убитых неизвестно кем сотнях женщин, о чем идет в спектакле, начиная со 2-3 части, речь). Но разлита она везде, и редкие минуты тишины, в которые вход сделан резкий, ощущаются особо.
Пожалуй, именно тихое сопровождение музыки и ее сочетание с титрами понравилось мне особенно. Шумное многоголосое и экраны уже были в "Элементарных частицах" по Уэльбеку, и кино во всю сцену вообще вызывает вопросы (снимают красиво, и на фильм этой команды я бы сходила первая, но на сцене это смотрится как минимум вторично, что обидно). А вот мерное звучание басов, под которое ты читаешь факты из непроизносимого, неприятного, ужасного, а титры в глубине сцены делают их видимыми и неотступными, оставляя твою немоту. И то, что здесь не только сами факты - но и авторский описательный текст временами оставлен, еще больше заставляет задуматься о жизни и жизнях.
Смотрела и думала, что этот прием бы не на fiction, а на исторические, реальные травмы... Пятая часть поставила в этом плане все на свои места. Есть здесь нацистское "детство". И оказывается, что мелкая по масштабу свастика в проекции на задник сцены – действует на удивление сильно.
Интересно, что как режиссеру Госслену хочется работать только с многосюжетными, многотомными текстами. Он выстраивает связи, ставя одних и тех же актеров в разные сцены, например, но в общем здесь совершенно нормально, что линия останавливается где-то посередине, кто-то из артистов не появляется, постоянно вступают совершенно новые лица. Такой срез реальной жизни, и драматургия должна схватить многоплановость и одновременно случайность, длинноты речи и мысли и неожиданные скачки.
Такой вот сезон грядет в парижском Одеоне. Мне нравится уже как на афише выделяется кириллица. В тему к обособленности и закрытости изображаемой там коммуникации. Передайте всем друзьям из Франции, что это абсолютный must! Очень рада за Тимофея Кулябина.
Даже не знаю, как извиняться перед вами за то, что так надолго пропала, все дело в названии канала: в академическом календаре май-июнь - самое трудоемкое время…
Начну с конца. Вчера сходила на «Цирк» Максима Диденко. Да-да, по тому самому фильму Александрова 36-го года. Кажется, такого восторга на спектаклях этого режиссера я не испытывала с Леньки Пантелеева (ну и «Земля» очень «попала», но по-другому). И вот как все-таки идет жанр /оптимистического/ мюзикла Максиму Диденко! Тут вся его зрелищность, умение стилизовать и быть иллюзионистом работает на троекратное ура. Удивительная легкость соседствует при этом со шпильками к этой самой легкости – нашей способности каждый раз обманываться и подкупаться мечтой, о чем замечательно написала уже в газете.ру Аня Банасюкевич (https://www.gazeta.ru/culture/2017/05/18/a_10680071.shtml). Наслаждаешься кабаретной искристостью и ритмом, чувствуешь себя ребенком, когда не понимаешь, как из плоского круга получается такая натуралистичная объемная луна, разглядываешь цвета костюмов... и смеешься над замечаниями директора цирка, что надо всех расстрелять (или нет – как советует добавлять, чтобы высказывание казалось умнее, влюбленный грустный клоун Скамейкин).
Образы на сцене этого "Цирка" – смешаны из разных времен и мест. И этот анахронизм лихо вворачивает тебя в обобщенное пространство утопий 20 века. Не сразу понимаешь, высотки перед тобой московские (построенные после выхода фильма!) или нью-йоркские, которые Ильф и Петров как раз могли видеть, когда писали сценарий; проекты зданий совмещаются с реальными планами; эстетика Мельеса соседствует с Дейнекой, футуризмом и голливудскими мелодрамами (с неизбежным хэппи-эндом). Ингеборга Дапкунайте ориентируется, конечно, на Любовь Орлову, но "просвечивает" вполне еще и прототип героини Марион - Марлен Дитрих. Невольно думаешь о том, как много определяют в жизни визуальные художественные образы, как они пленяют, и как легко не заметить подмены. И в то же время – какая ирония! советская пропаганда интернационализма оказывается куда благороднее поддерживаемого и снизу, и сверху ксенофобского дискурса в современной России. С «капиталистами» и вовсе чуть ли не поменялись местами относительно проговариваемых ценностей. Может, пока ностальгия по советскому не проходит, стоит ее направить в полезное русло борьбы с "буржуазной" дискриминацией. Хотя лучше бы запулить насовсем в космос – где ей самое место.
Начну с конца. Вчера сходила на «Цирк» Максима Диденко. Да-да, по тому самому фильму Александрова 36-го года. Кажется, такого восторга на спектаклях этого режиссера я не испытывала с Леньки Пантелеева (ну и «Земля» очень «попала», но по-другому). И вот как все-таки идет жанр /оптимистического/ мюзикла Максиму Диденко! Тут вся его зрелищность, умение стилизовать и быть иллюзионистом работает на троекратное ура. Удивительная легкость соседствует при этом со шпильками к этой самой легкости – нашей способности каждый раз обманываться и подкупаться мечтой, о чем замечательно написала уже в газете.ру Аня Банасюкевич (https://www.gazeta.ru/culture/2017/05/18/a_10680071.shtml). Наслаждаешься кабаретной искристостью и ритмом, чувствуешь себя ребенком, когда не понимаешь, как из плоского круга получается такая натуралистичная объемная луна, разглядываешь цвета костюмов... и смеешься над замечаниями директора цирка, что надо всех расстрелять (или нет – как советует добавлять, чтобы высказывание казалось умнее, влюбленный грустный клоун Скамейкин).
Образы на сцене этого "Цирка" – смешаны из разных времен и мест. И этот анахронизм лихо вворачивает тебя в обобщенное пространство утопий 20 века. Не сразу понимаешь, высотки перед тобой московские (построенные после выхода фильма!) или нью-йоркские, которые Ильф и Петров как раз могли видеть, когда писали сценарий; проекты зданий совмещаются с реальными планами; эстетика Мельеса соседствует с Дейнекой, футуризмом и голливудскими мелодрамами (с неизбежным хэппи-эндом). Ингеборга Дапкунайте ориентируется, конечно, на Любовь Орлову, но "просвечивает" вполне еще и прототип героини Марион - Марлен Дитрих. Невольно думаешь о том, как много определяют в жизни визуальные художественные образы, как они пленяют, и как легко не заметить подмены. И в то же время – какая ирония! советская пропаганда интернационализма оказывается куда благороднее поддерживаемого и снизу, и сверху ксенофобского дискурса в современной России. С «капиталистами» и вовсе чуть ли не поменялись местами относительно проговариваемых ценностей. Может, пока ностальгия по советскому не проходит, стоит ее направить в полезное русло борьбы с "буржуазной" дискриминацией. Хотя лучше бы запулить насовсем в космос – где ей самое место.
Газета.Ru
Цирк накануне террора
В Театре Наций состоялась премьера «Цирка» — спектакля по мотивам фильма Григория Александрова с Ингеборгой Дапкунайте. Режиссером постановки стал Максим Диденко, автор «Идиота», «Черного русского», «Чапаева и Пустоты» и «Пастернака».
На "Маске плюс" еще смотрела спектакль "Мой мужик на севере", поставленный молодым совсем Сергеем Чеховым в Новокузнецком драмтеатре - по "Девушкам в любви" Васьковской. Спектакль вышел интересный, о чем и вытаскиваю из черновиков текст. https://medium.com/@jelenagordienko/очнись-дура-9be0bed31e0f
Medium
Очнись, дура
«Я люблю тебя. Каждая девушка живет только ради этих слов. Все остальные слова не имеют для нее особого значения». «Я все для тебя сделаю,…
Из последних впечатлений- очень хороший Habitaculum. Испанские артисты (Kamchàtka) работают с эмоциями, и даже боязно: увидишь фальшь- и всё развалится же, но работают тонко, хочется написать искренне, и к эмоции пробираются через материальное, так что даже если не получится контакт найти с человеком- можно пробовать через вещи, и наоборот. Таких доброжелательных спектаклей давно не видела (вот скептикам здесь не всегда хорошо).
http://syg.ma/@egordienko/habitaculum-dom-sad
http://syg.ma/@egordienko/habitaculum-dom-sad
syg.ma
Habitaculum: дом-сад
О спектакле Habitaculum испанского театра Kamchatka
Друзья, совсем скоро, 1 августа, в Москве начнутся показы перформансов Тино Сегала, сделайте себе зарубку и обязательно сходите! Это образец перформативности как он есть, при этом на стыке танца, совриска и постдраматического театра. Называет свои работы он "сконструированными ситуациями" - в том смысле, что задает только правила игры, а что будет на месте- зависит от взаимодействия перформеров и конкретных зрителей. Запрещает все визуальнфе образы- билеты, афиши, фотографии, видео, но какие-то свидетельства, разумеется, все равно просочились, так что можете глянуть- а вообще, лучше не стоит: его смотреть лучше "живьем" и знание сюжетов только мешает. И статью мою в новом Театре тоже пока не читайте- потом сравним ощущения!
http://www.v-a-c.ru/ru/exhibition/v-a-c_live-tino_sehgal/
http://www.v-a-c.ru/ru/exhibition/v-a-c_live-tino_sehgal/
www.v-a-c.ru
V-A-C Live: Тино Сегал : V-A-C Foundation
V-A-C Foundation is dedicated to the international presentation, production and development of Russian contemporary art
В ТЦ на Страстном начались показы выпускных спектаклей летней школы СТД, вход совершенно бесплатный, так что смотрите расписание и идите: http://stdrf.ru/sobytiya/299/ Я посмотрела первый - группы под руководством Бориса Павловича. Павлович выбрал для постановки "Ловлю форели в Америке" Бротигана, что само по себе - очень круто.
Роман пленяет своим стилем - разножанровостью, бессюжетностью и одновременно рассказной детальностью, совмещением повествовательности и лиричности, позволением языковой и тематической грубости – и разлитой по всем страницам разморенной на летнем солнце нежности.
Эту битническую неторопливость & жадность в спектакле лучше всего передает музыка, которую тут же в зале, в проходах и на кромке сцены, гитары-балалайка-укулеле-басы, лабают студенты. Говорят, треки даже записали сегодня в студии, это хорошо! Очень здорово, что рассказчики сидят среди зрителей, но не то чтобы сильно это скрывают. В первой же сцене ловли форели они поднимают руки, сгибая палец в виде крючка – то ли они форель, то ли ловцы, а на наживку попадаться должны уже мы? Проходя со своих мест, они словно бороздят воду, и так как действие развивается стихийно, выход - не одновременный, то ты словно на море ловишь волны - с разных сторон. Понравилось и раздвоение "я" на рассказчика и героя, когда один актер рассказывает историю, но указывает на другого как на себя. Так сбивается привычная форма театра-рассказа и появляется игра. А игра - это свобода.
Когда поцелуи незнакомки, по слову владельца книжной лавки вдруг решившей заняться с героем любовью, при своем богатом спутнике, показываются как поцелуи героем ее руки, не поймешь, что тут было и было ли, и спущенные штаны-красные трусы вызывают улыбку бытовым контрастом литературным версиям книгопродавца, которые при этом совершенно не кажутся такими уж фантастическими.
Один этюд тотчас же перебивается другим, вот уже рядом со мной парень кричит своему двойнику на сцене "сука", что, конечно, оказывается обращено не к нему, а к Рыбалке в Америке, к судьбе и конкретной рыбине, умершей от глотка портвейна.
Отличный дрейф спектакля немного затормозился в конце, ритм молодым ребятам, видимо, еще сложно держать, а может, это в зале так было душно, но все это не страшно. Я очень люблю спектакли-настроения, и это, конечно, один из них, и попадание, и просто хорошо.
Единственное сомнение: вообще в нынешней молодежи я вижу странную (для нас) нераспущенность, такую ангелочковость, так что когда они со сцены начинают говорить про сперму, видно, что это литература, говорят как читают стихи - но не свои. Им неудобно. Очень занятно это выглядит в контексте того, что мы как бы перенеслись в пансионат в Звенигороде, и вот словно советские подростки исподтишка читают любимые вещи своих сверстников из-за кордона, гордятся - и немного краснеют. (потому же этюд "о, да" с пленительной, но изначально воображаемой Марией Каллас – позволяющей себе только вокальные намеки, и стреляние глазами, очень естественно и имеет у публики большой успех)
Роман пленяет своим стилем - разножанровостью, бессюжетностью и одновременно рассказной детальностью, совмещением повествовательности и лиричности, позволением языковой и тематической грубости – и разлитой по всем страницам разморенной на летнем солнце нежности.
Эту битническую неторопливость & жадность в спектакле лучше всего передает музыка, которую тут же в зале, в проходах и на кромке сцены, гитары-балалайка-укулеле-басы, лабают студенты. Говорят, треки даже записали сегодня в студии, это хорошо! Очень здорово, что рассказчики сидят среди зрителей, но не то чтобы сильно это скрывают. В первой же сцене ловли форели они поднимают руки, сгибая палец в виде крючка – то ли они форель, то ли ловцы, а на наживку попадаться должны уже мы? Проходя со своих мест, они словно бороздят воду, и так как действие развивается стихийно, выход - не одновременный, то ты словно на море ловишь волны - с разных сторон. Понравилось и раздвоение "я" на рассказчика и героя, когда один актер рассказывает историю, но указывает на другого как на себя. Так сбивается привычная форма театра-рассказа и появляется игра. А игра - это свобода.
Когда поцелуи незнакомки, по слову владельца книжной лавки вдруг решившей заняться с героем любовью, при своем богатом спутнике, показываются как поцелуи героем ее руки, не поймешь, что тут было и было ли, и спущенные штаны-красные трусы вызывают улыбку бытовым контрастом литературным версиям книгопродавца, которые при этом совершенно не кажутся такими уж фантастическими.
Один этюд тотчас же перебивается другим, вот уже рядом со мной парень кричит своему двойнику на сцене "сука", что, конечно, оказывается обращено не к нему, а к Рыбалке в Америке, к судьбе и конкретной рыбине, умершей от глотка портвейна.
Отличный дрейф спектакля немного затормозился в конце, ритм молодым ребятам, видимо, еще сложно держать, а может, это в зале так было душно, но все это не страшно. Я очень люблю спектакли-настроения, и это, конечно, один из них, и попадание, и просто хорошо.
Единственное сомнение: вообще в нынешней молодежи я вижу странную (для нас) нераспущенность, такую ангелочковость, так что когда они со сцены начинают говорить про сперму, видно, что это литература, говорят как читают стихи - но не свои. Им неудобно. Очень занятно это выглядит в контексте того, что мы как бы перенеслись в пансионат в Звенигороде, и вот словно советские подростки исподтишка читают любимые вещи своих сверстников из-за кордона, гордятся - и немного краснеют. (потому же этюд "о, да" с пленительной, но изначально воображаемой Марией Каллас – позволяющей себе только вокальные намеки, и стреляние глазами, очень естественно и имеет у публики большой успех)