дружеский анонсик: впервые показанный на нашей лаборатории «смещение» проект олега христолюбского «тождество эйлера» теперь вырос в полноценный репертуарный спектакль, 17 августа в Петербурге его впервые покажут в «Скороходе» — https://vk.com/euler_skoro

я всем советую сходить, это отличный проект. upd: в этой версии у вас на изучение пространства целых 5 часов, а не 2, как было на смещении. вообще маст.

Я сейчас может быть выражу какой-то общий нервоз или не выражу, энивэй; даже не знаю, с чего начать пост. Несмотря на то, что вся энергия извините медийных войн осталась далеко позади, меня не перестают спрашивать «ну а зачем ты со всеми срёшься, ну а почему ты такой радикальный», то есть люди не спрашивают «а почему ты любишь соевое молочко и у тебя русые волосы», но спрашивают почему ты такой радикальный, ок. И я сам об этом не перестаю думать, ну не об этом, а около. И вот я иду и слушаю подкаст Pivot или слушаю подкаст Recode Media или Today Explained или 99% Invisible или смотрю влоги Vox или The Verge и всё время сравниваю, а когда ты сравниваешь, ты понимаешь, что не может, просто принципиально не может такой регулярный интенсивный интересный цифровой контент появляться на материале театральной жизни в России. Ну то есть давайте мы сделаем еженедельный влог и будем там обсуждать что — новую премьеру в Театре наций или Ленсовета, серьезно? Или давайте мы запустим клёвое онлайн-медиа про театр и будем там выпускать каждый день что — интервью с Константином Богомоловым и молодыми брусникинцами?

Мне 24 года, я не курю, не юзаю вещества, никогда не пробовал алкоголь, не ем мясо и рыбу, мне многое интересно, я хочу любви, хочу секса, хочу вкусно есть, много ходить пешком, то есть я генерально хочу чувствовать движение жизни вокруг. И так вышло, что я последние несколько лет занимаюсь театром. Сначала ты въёбываешь на заряде преобразований, которые исходят от тебя. Отдаёшь какой-то потенциал вовне и ждёшь, пока пружина эйфории ёбнет обратно. И этого ощутимо не происходит. Происходят премьеры в театре наций и ленсовета, отмечает столетие БДТ, выходят номера журналов и книжка по этому поводу, там много фотографий достойных пожилых людей, которые прожили жизнь и делятся опытом. И потом ты смотришь вокруг. И видишь, что молодые московские театральные продюсеры абсолютно апроприировали крысиный язык своих зрелых коллег из тусовки. Вот просто до блевоты, их не хочется даже жалеть. Что молодые театральные режиссёры сидят на подсосах у великих мастеров и если даже в хуй их не ставят, всё равно на инерции культуры выпускают в государственных театрах и даже вне них какие-то абсолютно конформные работы, которые непонятно зачем существуют. Что молодые критики, которым нет тридцати, сидят и подробно разбирают планы очередного бессмысленного театра на сезон и пишут: «о, а вот это интересно» — так же, как и писали несколько лет назад, одно и то же, и ты просто приходишь в ужас от этого деликатного трупоедства. То есть вокруг очень много несчастных уставших людей, которым случилось оказаться в недокапитализированной ригидной сфере, поэтому они получают мало денег, делают вещи, которые никому не нужны, и пытаются уговорить себя, что всё нормально. А рядом с этим есть буквально несколько десятков человек, которые всё это понимают, но всё что у них есть это большая растерянность и всё что они делают это ездят по заграничным лабораториям и пишут мне в личку солидарность с очередным постом. Спасибо, друзья, за солидарность. Давайте скорее организуем ещё один союз театральных деятелей, раз мы так с вами солидарны.

А ведь всё решается одной большой реформой длительностью в три года: согнать всех пожилых унылых чмошников с насиженных мест, диверсифицировать финансирование, сделать несколько прозрачных независимых фондов, запустить одну образовательную платформу, перестать юридически думать о театральном здании как о главном месте появления театра. Всё.

Вот мне 24 года и я вообще не чувствую жизни рядом с театром. И меня спрашивают, почему я радикальный и хочу закрыть СТД и золотую маску. А вас СТД сильно сделал счастливым? Профинансировал путевку в Свияжск? Так может быть вам просто мало надо и это повод в принципе задуматься об амбициях и о том, что человеку нужно в жизни? Такое болото вокруг.

В мире наверняка есть миллиард актёрских школ, я лично из них знаю только одну — «Лёгкие люди», которые несколько месяцев назад позвали меня сделать у них на площадке на Васильевском острове перфолекцию, я сделал и это было ультраприятное сотрудничество. Всё это уже что-то говорит об этой команде.

А теперь они открывают филиал в Москве, и это полезно сразу нескольким категориям людей: тем, кто хочет, собственно, учиться актёрскому мастерству; тем, кто хочет у них работать преподавателем; вообще всем, кому интересно, как такую школу открыть, вести и расширить с Питера на Москву. Я с удовольствием рекламирую телеграм-канал, где директор «ЛЛ» Саша Вайнштейн рассказывает о том, как они это всё делают. По-моему, это отличный способ промотирования школы — не просто «друзья!!! приходите к нам учиться!!!!!», а полезная телега обмена опытом, прямо рекомендую подписаться.

И вот 29 августа у них будет мероприятие на Электрозаводе, там Таня Вайнштейн — худрукесса «ЛЛ» и отличная режиссёрка — проведёт мастер-класс. Так что все, кто в Москве, прямо имейте в виду. И на телегу подпишитесь.

И ещё к позавчерашнему посту вот о чём я думаю, это тоже про движение жизни и про инерцию культуры. О том, что мы до сих пор находимся в огромной зависимости от концепта сильных переживаний. Говорю «мы» — подразумеваю себя, то есть не надо ловиться в такую ловушку: да это сумасшедшие пенсионеры пишут у себя в толстых журналах, что переживания и чувства нынче измельчали, ушли великие творцы, теперь всё по мелочи и локальное. Ну нет, мы тоже как бы с эйфорической опаской надеемся на катарсис из-за угла. И то, что он не случается, заставляет думать об этом: либо действительно всё измельчало, чего не может быть, само собой, либо модусы чувственности меняются неожиданным и непонятным для нас образом.

Стремление эти сильные переживания обеспечить сейчас в основном выливается в производство сверхвульгарного искусства (см. финал «мазэраши»: для тех, кто был внутри, это было потрясение, для тех, кто смотрел на экране, максимально деликатная формулировка — «трогательно»). Полный отказ от этого делает из человека робота прогрессивных идеологий и креатора холодного интеллектуального искусства, то есть искусства опять же плохого, у которого отсутствует интерфейс подсоединения. Поскольку сейчас переходный период, удовлетворительный результат будет у тех, кто попытается пройти посередине. Допустим, избавившись от необходимости «океанического чувства» в культуре, непонятно, что делать с ним в жизни: человек бесконечно мал и слаб перед океаном, перед вулканом, перед торнадо, одной волной сносит нахуй сотни тысяч, и если этого нет в культуре, то что тогда там есть. В этом месте вступает опять же условный константин богомолов с маленькой буквы, то есть все русские режиссёры разом: он говорит привычные вещи: время идёт, человек не меняется, давайте думать о вечном и ставить спектакли о вечном. И тут, конечно, заведомо проиграли те, кто продолжает жить с этими метанарративами в голове и апеллирует вот к этому тотальному аффекту. То есть проиграли все русские режиссёры разом.

Потому что человек реально меняется.

А для этого стоит посмотреть просто вокруг: нейроинтерфейсы brain—device, которые не просто в новостях на techcrunch, а которые уже в реальной практике и реальных устройствах для лежачих пациентов, помогают им печатать и общаться; экзоскелеты, реальная практика которых для любого желающего — просто вопрос 5-10 лет; редактирование генома; биохакинг, для которого необязательно себе как Стеларк ухо в руку вживлять, а просто заниматься фастингом и прислушиваться к организму, — и миллион других вещей, которые проходят в википедии под разделом emerging technologies. Архитектура человеческого тела, которая воспринимается как что-то имманентное, — это реально просто вот такой объект, у которого много недостатков, которые можно исправлять и которые уже исправляются и которые будут исправлять ещё активнее. А вслед за архитектурой тела сразу же идёт структура чувственности человека; и тут, во-первых, всплывают все вот эти прогрессивные идеологии, а во-вторых, ожидает большое количество неожиданностей и точек бифуркаций.

И вот на этом фоне я лично с ужасом жду, что русский театр, сохраняя отстающие позиции по всем фронтам и держащий в качестве недостижимого идеала русское кино, лет через пять начнет постепенно открывать для себя дивный мир духа советского и девяностых. То есть как не было там реального будущего, так и не будет. И ещё все эти люди, которые топят за сохранение каминной коллективности, театра как магии живой встречи и отсутствия гаджетов и технологий. К ним очень прямой вопрос: вы хотите, чтобы ваш родственник умер от рака в сорок лет или вы полагаетесь на технологии и хотите, чтобы его вылечили? Вот если хотите, значит перестаньте топить за магию живой встречи и театр без технологий, это всё увязанные в одно процессы, это всё одна жизнь.

Так что в будущее надо смотреть с опаской, но извините оптимизмом. Ещё непонятно, как скоро концепт сильных переживаний вернётся, вернётся ли и какими эти переживания будут. Какое всё это имеет отношение к театру? Самое прямое.

Сегодня у меня вышел новый текст; с ним всё просто — я его написал, чтобы он стал самым обсуждаемым театральным текстом лета. Ну то есть ок — единственным обсуждаемым театральным текстом лета — https://lenta.ru/articles/2019/08/13/theatrebuildings/

Яростно прошу репостов как никогда.

Есть один универсальный коммент к моему последнему тексту о том, что все театральные здания нужно закрыть и передать РПЦ. Он звучит так: «неужели обязательно нужно разрушить всё старое, чтобы построить новое? Неужели нельзя просто строить новое рядом и параллельно?» Вообще это универсальный коммент к любому моему посту, такой вопрос звучит постоянно. Щас я объясню, почему это абсолютно идиотская постановка вопроса.

Первое. Гуглим словосочетание disruptive innovation. Есть даже книжка с таким названием, правда она не совсем про это. Есть такой тип инноваций — их называют подрывными или разрушительными, — после их имплементации в продукт или услугу целые секторы рынка перестают быть релевантными и исчезают. То есть это такие инновации, которые своим появлением делают бессмысленными услуги/продукты/типы взаимоотношений, которые существовали до них. Тот самый «разрушительный прогресс». Это термин, приплывший к нам из рыночного и технологического лексикона; и вот в театре в его текущей стадии развития подрывных инноваций просто не может случиться в принципе. Ну потому что это невозможно вообще. Переход от 4G к 5G возможен (ну если вы не в России, где президент по запросу каловиков ограничил возможность распространения 5G), а переход от Малого театра к Hotel Pro Forma невозможен, потому что — увы — так работает культура. В этом есть плюсы: это особый тип памяти, который сохраняет вообще всё и бережно относится к прошлому. Без этого культура бы не была культурой. Но ровно из этого растёт та самая инерция культуры: бережное отношение к прошлому делает невозможными подрывные инновации. В мире технологий всё просто: если продукт теряет свой функциональный потенциал, его списывают. В мире культуры существует консенсус, что даже давным давно потерявшие свой функционал типы искусства вроде классического балета должны сохраняться, воспроизводиться и считаться живыми. Это очень плохо, это базируется на представлении, что у искусства нет строго определенного функционала, зависимого от времени. Я думаю, что это не так и что он есть. Разное искусство работает или не работает в разное время. Тот театр, который есть у нас сегодня, вообще не работает. Нам нужно приближать его к такому состоянию, когда в нём станут возможными те самые disruptive innovations.

Второе. Люди комментят: «но ведь и классическое искусство имеет право на существование; мне, например, нравится опера и балет, зачем их обязательно закрывать???» Давайте начнём с того, что у меня нет ресурсов ничего закрывать. Я просто пишу буквы. Но поверьте мне, человеку, написавшему первый бестселлер про современный театр на русском языке за последние сто пятьдесят лет: если для вас в 2019 году работает лебединое озеро и травиата, если вам кажется нормальным сидеть в золоте и бархате три часа и над вымыслом соплями обливаться — у вас большие проблемы со вкусом. Это значит, что вы либо не видели современного театра, либо видели и не поняли, а значит видели мало и плохо пытались понять и значит попробуйте посмотреть ещё. Как с любым типом информации, понимание приходит через внимание.

Третье. Просто почитайте про деньги вокруг театра в России. Как они распределяются. Какие шансы получить хоть сколько-то денег у независимых команд. Сколько и на что тратят российские государственные театры. Вот совсем недавно Александринский театр закупил комплекты формы для рабочих новой сцены у дизайнера руками Юдашкина. На госзакупках указано, что на это ушло четыре миллиона. Подробнее: по 100 тысяч на комплект одежды для одного человека. Люди из театра напрямую говорят, что миллион из четырёх как-то растворился в воздухе. Обычное дело. И это на Новой сцене, куда вбухали АДОВУЮ тучу денег и где спустя шесть лет после открытия течёт крыша и отваливаются потолочные панели. В театре Ленсовета (!!!) служебные входы оборудованы замками по отпечатку пальцев. Это вот в этом пыльном гадюшнике. Почему? Потому что закупка такого оборудования — отличная коррупционная схема. Почитайте про всё это и раз и навсегда перестаньте задаваться вопросом, почему я призываю закрыть все театры в России.