театральный Штутгарт. Спектакль «Физики» в Schauspiel Stuttgart — обогрев космоса. Люди читают текст Дюрренматта, разок добавляя тупенького швабского юмора. Впрочем, так выглядит большая часть немецкого репертуарного.
Дверь в дверь с драмтеатром — театр оперный. Так что снова в эфире рубрика «Римский и Корсаков». В опере «Борис» (реж. Пауль-Георг Дитрих, муз. рук. Титус Энгель) замиксованы опера «Борис Годунов» с написанной специально для Штутгарта оперой Сергея Невского по мотивам «Время секонд хэнд» Алексиевич. Невский изящно инкорпорировал собственную музыку в оперу Мусоргского. Тем, кто слушал по радио — транслировали в прямом эфире — прямо повезло https://t.me/inner_emigrant/652.
Визуально же опера сделана в эстетике nazdorov’e tovarishch. Пролог не перед стенами Новодевичьего монастыря, а перед взорвавшимся чаном с нефтью. Народ в нефтяных пятнах держит лопаты, как хоругви. Это первая и последняя нормальная сцена. Дальше: накладные резиновые сиськи, водка, сарафан, кокошник. Всё очень красное — толстая метафора власти. В сцене в Кремле бояре выходят в огромных масках русских царей от Годунова и Петра до Горбачева и Путина. Кристофер Олден, ставя «Трех сестер» в «Урал Опере Балет», отдельно проговаривает, что не собирается объяснять, что такое Россия. Креативная команда «Бориса», кроме, понятно, Невского, говорит про русское в риторике группы «Чингисхан», что не покупают даже местные бюргеры https://www.youtube.com/watch?time_continue=1&v=2ZTLA1EHGNA&feature=emb_logo
Дверь в дверь с драмтеатром — театр оперный. Так что снова в эфире рубрика «Римский и Корсаков». В опере «Борис» (реж. Пауль-Георг Дитрих, муз. рук. Титус Энгель) замиксованы опера «Борис Годунов» с написанной специально для Штутгарта оперой Сергея Невского по мотивам «Время секонд хэнд» Алексиевич. Невский изящно инкорпорировал собственную музыку в оперу Мусоргского. Тем, кто слушал по радио — транслировали в прямом эфире — прямо повезло https://t.me/inner_emigrant/652.
Визуально же опера сделана в эстетике nazdorov’e tovarishch. Пролог не перед стенами Новодевичьего монастыря, а перед взорвавшимся чаном с нефтью. Народ в нефтяных пятнах держит лопаты, как хоругви. Это первая и последняя нормальная сцена. Дальше: накладные резиновые сиськи, водка, сарафан, кокошник. Всё очень красное — толстая метафора власти. В сцене в Кремле бояре выходят в огромных масках русских царей от Годунова и Петра до Горбачева и Путина. Кристофер Олден, ставя «Трех сестер» в «Урал Опере Балет», отдельно проговаривает, что не собирается объяснять, что такое Россия. Креативная команда «Бориса», кроме, понятно, Невского, говорит про русское в риторике группы «Чингисхан», что не покупают даже местные бюргеры https://www.youtube.com/watch?time_continue=1&v=2ZTLA1EHGNA&feature=emb_logo
Спектакль Роберта Уилсона «Трехгрошовая опера» во всем своём очевидном великолепии. В репертуаре «Берлинер Ансамбль» был 12 лет. В эти выходные последние показы. И если этот спектакль закрывают, тогда зачем другие остаются?
«Амфитрион». Шаубюне. Режиссер Герберт Фритш.
Фритш ставит комедию так, будто никто до него комедий не ставил. Два часа под дикий аккомпанемент рояля и перкуссии актеры в карикатурно-барочных нарядах самозабвенно бьются об пол с размаху, косоглазят, напряженно вожделеют друг друга, кривляются и поют, подпрыгивают от наэлектризованности. Обычно на выходе это гарантирует стыдное. У Фритша всё работает. Актеры точно следуют жесткой режиссерской партитуре криков, визгов и падений. В то же время драматические и пластические паттерны лишь намечены, что делает конструкцию подвижной; актеры играючи жонглируют текстом Мольера и собственными чувственными и соматическими реакции на него.
Сценография сделана со всей незамысловатостью детсадовской аппликации десять порталов из неаккуратно вырезанной бумаги, уменьшающихся друг за другом. Это даёт предельную неожиданность, когда актеры выбегают/выплывают/вылетают/выползают из множества образованных таким образом кулис в самые алогичные для этого моменты.
За манифестируемой придурковатостью всего не сразу замечаешь, что свет в «Амфитрионе» на уровне твоего Уилсона.
Спектакль Фритша напомнил, что в российском театре нет комедии. Чтобы вот так два часа писаться от смеха, не понимая ни слова. Иногда случается у Юхананова, несколько минут в Гоголь-центре в 2013 году, а Коляда в лучшее моменты не смешной, а страшный. Смех в России в дефиците.
Фритш ставит комедию так, будто никто до него комедий не ставил. Два часа под дикий аккомпанемент рояля и перкуссии актеры в карикатурно-барочных нарядах самозабвенно бьются об пол с размаху, косоглазят, напряженно вожделеют друг друга, кривляются и поют, подпрыгивают от наэлектризованности. Обычно на выходе это гарантирует стыдное. У Фритша всё работает. Актеры точно следуют жесткой режиссерской партитуре криков, визгов и падений. В то же время драматические и пластические паттерны лишь намечены, что делает конструкцию подвижной; актеры играючи жонглируют текстом Мольера и собственными чувственными и соматическими реакции на него.
Сценография сделана со всей незамысловатостью детсадовской аппликации десять порталов из неаккуратно вырезанной бумаги, уменьшающихся друг за другом. Это даёт предельную неожиданность, когда актеры выбегают/выплывают/вылетают/выползают из множества образованных таким образом кулис в самые алогичные для этого моменты.
За манифестируемой придурковатостью всего не сразу замечаешь, что свет в «Амфитрионе» на уровне твоего Уилсона.
Спектакль Фритша напомнил, что в российском театре нет комедии. Чтобы вот так два часа писаться от смеха, не понимая ни слова. Иногда случается у Юхананова, несколько минут в Гоголь-центре в 2013 году, а Коляда в лучшее моменты не смешной, а страшный. Смех в России в дефиците.
В малом рабочем кабинете берлинской квартиры Брехта висят маски театра Но, портрет Ленина, плакаты с цитатами Конфуция и Мао, на полках библия и Теодор Адорно. В большом рабочем кабинете — семь письменных столов. Смотрители говорят, что из России заходят редко. Будете в Берлине — сходите. Там мило. И уж точно лучше, чем «Отелло» Тальхаймера https://vimeo.com/332173808, в созданном Брехтом «Берлинер Ансамбле». Полтора часа ничем необоснованной взвинченности — главная грусть нашего немецкого трипа; про трип отдельно, было и совсем симпатичное.